Чувствуя страшное утомление, он позвал извозчика и поехал, вяло склонившись на сиденье. Уличные огни, вечернее движение толпы угнетали его, доводили его до полного бессилия. Желание уснуть, как тёплый тяжёлый покров, - укрыло его мысли неподвижной истомой. Он чувствовал, что тело его связано, чувствовал, как крепко обвили его душу пелёнки, мягкое качанье рессор колыхало его, отодвигая всё далее и далее беспокойный рокот жизни.
Внезапно извозчик остановился.
— Что? — спросил Степан, очнувшись.
— Приехали, — сказал тот.
Молодой человек, вздрогнув, соскочил на землю.
— Можно подождать? — спросил извозчик.
— Подождите, я сейчас, — ответил Степан.
Он торопливо раскрыл двери дома, над воротами которого горел номер, но по ступенькам шёл медленно, зажигая спички. Наконец остановился на третьем этаже, и душа его переполнилась безучастностью.
Он прислонился к косяку и начал думать о том, куда девался его портфель. Очевидно, он потерял его. И хотя в нём не было ничего ценного, Степана охватило неприятное чувство: «Эх, остолоп же я, право!» - подумал он.
Шаги за дверью прервали его размышления. Он снова заволновался. Она или не она откроет? Незнакомый женский голос спросил: «Ктр там?» И Степану вдруг пришло в голову, что они переменили квартиру. Это предположение ободрило его, и он громко спросил:
— Можно видеть товарища Бориса?
Тогда двери открылись на цепочку, и в щель выглянуло лицо девочки-подростка.
— Бориса Викторовича нет дома, — важно ответила девочка. — Они уехали в командировку.
— Жаль, — буркнул Степан и безразлично добавил: — В таком случае я оставлю записку.
— Пожалуйте, — промолвила девочка.
В передней он повесил на вешалку фуражку, пригладил волосы и вошёл в комнату, где над застеленным клеёнкою столом горела лампа под широким абажуром из оранжевого ситца. Он сел за стол и, пока девочка отыскивала карандаш и бумагу, украдкой осмотрел обстановку. На окнах — кружевные занавески, на подоконниках — цветы. В углу матерчатый дивам, пред ним коврик. Под стеною простые, но изысканные стулья. И сейчас же справа — большой помещичий буфет, покрытый резьбою. Тёмные обои не соответствовали размерам комнаты. Было тихо и опрятно. Мебель была расставлена по назначенным местам, по принципу симметрии, а буфет казался верховным надсмотрщиком за порядком, суровым представителем неподвижных основ, местной жизни.
Что-то коснулось его ног — кошка прижалась к его ботинку. Он взял её на колени и начал писать.
«Милый Борис, наконец я собрался тебя проведать и так неудачно. Думал поболтать вечер о прошлом…»
Вдруг скрипнули двери, и Степан увидел на пороге женщину в широком, красном платке. Степан неловко поднялся, думая о том, что она смотрела на него в щель, пока ласкал он кошку.
— Это вы, Степан…
— Павлович, — подсказал он, поняв её остановку. И только услышав голос, узнал её. Это была Надийка, изменившаяся до неузнаваемости. Даже голос её иначе звучал, как-то неприятно, гордо. Она испугала его своим, появлением, своей фигурой, церемонностью и насмешливым взглядом. Сжимая её руку, молодой человек думал: «Я настоящий остолоп».
— Садитесь, Степан Павлович, — промолвила хозяйка.
И он заметил, что она беременна.
— Благодарю, — ответил он, преодолевая чувство страха, обиды и боли.
Она села на кресло у дверей и крикнула:
— Наташка, поставь самовар!
— Благодарю, я только что пил чай, — нервно отказывался Степан.
— А я ещё не пила, — ответила она.
Настало неприятное молчание, и хоть молодой человек чувствовал, что это молчание его унижает, а её, может, и тешит, язык его отказывался повиноваться. Выпуклый тяжёлый живот сбил его с толку.