Он подошёл к окну и раскрыл его, разрывая бумагу. Вместе с холодным потоком воздуха в комнату ворвался грохот улицы, звон женских голосов, шелест женских шагов и платьев. Юноша вытянул руки. Что это с ним? Весна? Откуда это пьянящее предчувствие близкого, неожиданного свидания? Он упал на кровать и, сжавшись от холода, лившегося в комнату, отдался сладострастным мечтам. Миражи наполняли его комнату, исчезая и нарождаясь от самовольного полёта его мыслей. Он путешествовал в горячих чужих краях, блуждал пахучими степями и зарослями, взбирался на горы, откуда виден безграничный овал земли, и всюду тянулись к нему тонкие руки, склонялись волшебные лица, прикосновение которых он ощущал, как настоящие поцелуи. Он мечтал. И внезапно в этом волшебном путешествии по прекрасному краю любви ему навстречу вышла маленькая бледная фигура, склонённая и скорбная, как придорожная нищенка. Зоська. Он остановился от неожиданности, и блестящие видения поблекли и фигура стала явственней, и вот он остался с нею один-на-один в пустой комнате, угнетённый внезапностью случившегося. Зоська! Страшное сожаление угнетало его при воспоминании о девушке, которая была уже выпита, вычерпана до дна, которую он душевно покинул. Образ её вызывал печаль, а не порыв, боль за бессмысленную жизнь, где нужно сохранять привычные радости, ибо люди и чувства их цепки и их приходится отрывать, как пластырь.
Был девятый час, и он подумал, что застанет Выгорского в пивной. Шум и толпа его успокаивали. Улыбаясь подошёл он к столику поэта.
— Жаль, что вы немного опоздали, — сказал тот. — Только что был интересный скандал. Выводили пьяного, а он вырвался и разбил в буфете два блюда с рыбой.
Зрелище было чудесное. К сожалению, ему не позволили продолжать.
— Будем ужинать? — спросил Степан.
— Если вы угощаете, — сказал поэт.
Они заказали пожарские котлеты, и поэт налил стаканы.
— Мне тяжело, — сказал Степан. — Это — весна.
— Всякая весна кончается морозами, — ответил Выгорский. — Лучше не увлекаться весной, чтобы потом не тосковать.
— Ну, уж извините. Если так смотреть на вещи, лучше умереть, не думать.
— Не имею никакого желания умирать, — ответил поэт.
— Желать то, что должно быть — это уж бессмысленность.
Он внезапно просиял.
— Друг мой, я не сказал вам ещё о своей последней радостной новости? Счастье на земле возможно!
— Неужели?
— Да. Я думал о счастьи двадцать восемь лет и пришёл к выводу, что оно не существует. А на двадцать девятом изменил свою мысль. Кстати, вы не заметили, как мне стало двадцать восемь лет? Это было позавчера. Это время — большой обманщик — чисто работает!
— Но оно принесло вам счастье, — сказал Степан.
— Лучше бы не приносило, — вздохнул поэт. — Я не боюсь ни старости, ни смерти, но всё неминуемое меня возмущает.
Он упёрся ладонями в подбородок и минуту смотрел молча перед собой на полную залу, которая трепетала от шагов и голосов. Его худое небритое лицо поросло мелким чёрным волосом и казалось очень усталым.
Потом задвигал пальцами, поглаживая шершавую щёку:
— Счастье? — сказал он сразу. — Даже счастье меня не удовлетворяет. Дело в том, что я был счастлив, не замечая этого.
Властным и острым движением он налил стаканы.
— Всё дело в том, что счастье ничего общего с удовлетворением не имеет. Если бы было иначе, мы не могли бы понимать людей.
И поэт заговорил о счастьи, называя его высшим духовным здоровьем и чувством гармонии.
Степан слушал с интересом, но слишком отвлечённая беседа скоро утомила его. Выгорский сыпал парадоксами, примерами. Время летело незаметно.
Пивная пустела.
— Скоро двенадцать, — сказал хозяин пивной, приятно улыбаясь.
Конечно, это — детское время, но он, как честный гражданин, считает своей обязанностью исполнять букву закона, тем более, что штраф большой.
У дверей он добавил:
— Сегодня было немного шумно, извините, пожалуйста.
Он намекал на скандал с блюдами.
— Заводите алюминиевую посуду, — посоветовал поэт. — Она не бьётся, а металл пользуется теперь огромной популярностью. — Потом обратился к Степану: — Хотите погулять? Чудесная украинская ночь.
Молодой человек колебался.
— Я устал, — сказал он.
— Обещаю молчать.
И пошли вдвоём к Опере, где представление кончилось и незанятые извозчики медленно разъезжались домой. Дойдя до Шевченковского бульвара, приятели повернули назад. Поэт действительно молчал, подняв воротник и засунув руки в карманы пальто. Степан,