«Любовь-ручей, набранный двумя руками, сложенными ручками, опущенными в этот самый ручей; маленькие глотки, стекающие по пальцам капли, облизывание умирающего от жажды; развести зачем-то руки, чтобы напиться - значит, не узнать любви, значит ничего не значить», и, следуя этой формуле, я прошел, ничем себя не выдав мимо той, которая и была и не была Таней (привет двум сторонам), решив описать это, зайдя домой и не раздеваясь, не услышав ворчание Краба и запах оставленной со вчера тарелки, и он что-то сказал, заматерился, когда я включил свет (кажется, он напоил беднягу Беленского), и я не ответил ему и сел перед чистым листом, на котором вывел старательно:
Я.
и больше ничего не смог вывести; Краб мне отчаянно мешал; он ушел к моей любовнице, чтобы не выспаться/ откуда ты знаешь, что мне не удастся выспаться?/ ты же идешь к ней, следовательно/ нет, она куда как тактичнее тебя; мы не будем друг друга любить, а займемся самым тактичным делом в жизнях взрослых людей - сном, а ты тут сходи с ума перед своими листками, неспособный написать ничего стоящего/ Краб, давай не будем начинать твою бездоказательную дурость/ я бы отомстил за сон, но хорошо, ты безумнее нас всех/ Из-за города? / Потому что иногда кажется, что тебя уже попросту не вытащить с той стороны, что ты в это веришь, как в свою левую руку, как в портрет аргентинца на стене. Ладно. Удачи, че, и вдохновения/ Спокойной, Крабик. А на листке горит это самое Я, и пустота, и тарелка, и предчувствие, будто бы улица ждет меня, чтобы я зачем-то казался себе глупым, ища Таню, как когда-то прежде искал еще кого-то, как всю жизнь до этого искал других и никого не искал совсем, зная, что поиск ее запаха будет поводырем для слепца; зная, что дороги передо мной расстилаются только лишь для того, чтобы чувствовать некоторую вибрацию воздух, сладкое нагнетение, suspence, как говорит моя любовница, подразумевая не город, но что-то, что известно только ей одной.
Письма Краба
«дорогая, безымянная, важная,
не проходит ни дня, ни ночи, ни вечера или раннего утра, когда я не вспоминаю о Вас, о летнем бризе, о времени, которого я не чувствовал тогда, которого тогда еще не знал. Вы помните? О, скажите же, что помните! Воскресите это воспоминание: полусладкое шампанское, побережье, закуски, ночь, полная звезд...
Вы помните?
Я обещал Вам: мы встретимся снова, в том же самом месте, под тем же самым ясенем, где впервые наши взгляды пересеклись, где я однажды себя преодолел и превозмог. Вы помните? Наверняка это забылось... Но даже если мы что-то вольны забывать, это не значит, будто бы этого не было: Ваши золотистые локоны, покачивание плечиком, рядовая улыбка, поначалу незаинтересованный взгляд.
Дорогая! Я жду Вас уже больше пятнадцати лет: каждое третье августа я приезжаю хотя бы на минутку, преисполненный надеждой, что жизнь подарит мне Вас; что среди незнакомых я увижу Вашу походку, узнаю ее из миллиона чужих походок, пусть уже и не те глаза, и не тот слух, но сердце! Сердце! Сердце! Я приезжаю на минутку, чтобы эта минутка стала вечностью. Чтобы наш случайный поцелуй не остался в мировой истории просто случайным поцелуем. Чтобы моя вера была вознаграждена стократно этим томливым ожиданием и вновь: орехи, полусладкое шампанское, кулек инжира, вечная любовь.
Я знаю: у вас где-то семья, будьте покойны, и я семейный, нелюбимый, несчастный. Как и Вы. И я знаю, что и Вас это должно так же трогать и так же должно вести Вас навстречу мне, ибо я верю, что нельзя опоздать в любви, что время - пыль, что среди тысяч минут важна лишь та, которая приведет меня к Вам на побережье, заставит взглянуть Вам прямо в глаза, дотронуться до вашей руки и знать, знать наверняка, что даже если мы забыли друг друга, это ничего не значит, что мы были и мы будем, в иных временах и пространствах, будем ходить разными дорогами, но пункт назначения у нас один, определенный вне времени и вне пространства: 99 год, сочинское побережье, тот самый словно бы фантастический ясень (вот же природная шутка!), полусладкое шампанское, орехи, кулек инжира, и та незабываемая ночь, которая перевернула целый мир...
P.S. Простите, что мое молчание затянулось на целых пятнадцать лет. Я не мог иначе, меня поглощало то, что было сильнее меня, что только теперь я подчинил себе.
P.P.S. Ваш адрес я узнал обходными путями, неважными настолько, насколько неважно вообще все сущее, выраженное чем-то еще, что не называется Вашим именем (а в силу нашего возраста - и Вашим отчеством)