Я говорил? Все стало иначе, «эта» сторона, все эти теории и мои новые увлечения вроде писем, которые я стал писать. Это интересно: некоторые мне отвечают. С некоторыми я в переписке. Я храню их для тебя, прекрасно все понимая; я же не настолько безумен, чтобы не понимать, но храню их для тебя и не называю твоего имени. Никто не называет. В ящике у меня пятнадцать конвертов и отрывные листы с марками, и мне хватит этого на два дня. А письма к тебе возвращаются и я гоняю почтальонов, отсылаю опять.
А он пишет, кажется, о нас, таких нас, какими мы не станем, не можем стать, о наших раковинах, о нашем шуме моря, который больше шум крови в сосудах. Понимаешь, Тань? Пишет о зеркалах и тех сторонах зеркал, и о нашем счастье, которое мы выбрали, потому что не хотим страдать. Наверное, это важно. Ну да ладно. Я напишу еще, разумеется. Там, где кончается этот город(у каждого из нас своя насчет него теория, например, он считает, что город - самый настоящий Вавилон), так вот, там, где он кончается, есть некоторый ящик, в который должны попадать эти письма, просто пока рано; Беленский стал очень серьезным и заинтересовался политическими силами и гражданским самосознанием. И его теория о городе, к слову, такова, что он сможет изменить все на свете в свои двадцать лет и письма (говоря проще) дойдут и до тебя, а это - ну, сама понимаешь. Не скучай.
Твой Краб»
-Вы не поверите, бродяги, - сказал Беленский. - но один умный человек сказал мне двести умных слов за полчаса, и я по привычке своей стал сразу же их оспаривать, но тут же - вспышка, взрыв в моей ЦНС, и я, зачарованный, замолчал. Он говорил с опытом. Знаете это? Я вот узнал, понял свою ничтожность; песчинка в океане, листок и тень, причем тень общепланетная, все в этом духе. Я хотел было сказать: «Вы, уважаемый, неправы, все можно рассмотреть с двух углов, и если человеку нужно творить непотребства ради чего-то высшего, то он разумен, то он действителен, то он существует и необходим этому миру», но не смог, не смог/ Почему? / Потому что слова проникали в самую мою суть. Ведь легко оправдать того, кто обирает кого-то еще, там, конечно, можно принять любую сторону. Но если лезут в твой карман, если ты хватаешь руку внутри твоей одежды и поворачиваешься, то нет никаких сторон, только ты, только твоя правда. Легко ли простить такого обидчика, что покусился на твое? / Еухенито, ты говоришь ужасные вещи, сплошные загадки - одно фарисейство/ но все же. Я не смог вынести этих умных слов, потому что согласился с ними, че, а мне двадцать, у меня на все должно быть свое мнение, и точных согласий быть не может. Я, можно сказать, оскорбился. / Столкнувшись с реальным вором? Беленский, ты никогда не видел жуликов, тем более воров. / Вы, ворующие мое время - разве не пример?/ Заметь: ты всегда первый стучишься к нам. У тебя к нашим беседам половое влечение/ Краб, ты до ужаса предсказуем - я знал, что ты скажешь что-то подобное. / Я кое-что читаю, и эти истории непридуманны, эти истории существуют на самом деле; воры существуют, я чувствую не одну руку в кармане, а куда как больше/ у тебя мания преувеличения карманов, Юджин/ а у тебя - к невнимательности и всему такому/ Дорогая, вступишь в разговор?/ Лучше закажи выпить. Я лучше посозерцаю моих мальчишек-спорщиков.