-молодым, думаешь, не раздражает? /играет «Joy Division - Transmission»/ Понимаешь - хотя да, понимаешь, но все же я здесь самый юный, и эти пивные, и этот город, и эти документы, которые спрашивают на каждом углу; я видел человека в пальто, что подошел ко мне, тыкнул в меня пальцем просто так и засмеялся, ибо я не он, не взрослый, ибо документы, и эти пивные, и этот город...
Что хотел сказать Беленский:
«Возраст Беленского, его юное лицо, его безбородость и жизнерадостность - его бич, мешающий ему чувствовать себя принадлежащим к «этой» стороне, к его внезапной тяге к политике гуманизма, к его финансово-политическим убеждениям и прочее; возраст, лицо, безбородость и жизнерадостность также отвращают его от «той» стороны, ведь известно, что за ту сторону приходят некоторые повзрослевшие и грустные, уставшие от реальности «этой»; в общем, Беленскому хотелось бы сказать, что его очень зря судят и очень зря не дают ему слова на демонстрациях по воскресеньям, и что ему страшно неприятно чувствовать себя непотонувшей виноградиной, (но просить стакан пива - ничто, равнодушие, потому что товарищи), и ему нужен некоторый выход из границ себя самого же, в некотором лекарстве от «этой» плоскости, от надстаканья, которое одновременно и делает его подвешенным на нитке Беленским, и все в этом духе».
Что сказал Беленский:
«Что все смеются над его «умничаньем» / изнасилование Грибоедова, ввернул Краб/ и что если его покажут по федеральному каналу, стоящего на постаменте (допустим, перевернутом, эдакая жизнь допускает подобные формации), так вот, если его покажут, то все засмеются и скажут, что он сказал чушь, даже если он повторит десять или двенадцать заповедей; что пророчества Беленского и его тяжбы за судьбу «гражданской позиции» не услышаны нигде с той силой, как они услышаны в пивной, и / играет «The National - Fake Empire»/ именно поэтому он несчастен в любви, etc»
-Причем тут любовь? - спросил Антон под смешок моего товарища. - Ты выводишь странные следствия. Как если бы начать о почве, а кончить о самоопределении, о универсальности буквы «у».
-Потому что когда не слушают, когда смеются, то и сам начинаешь где-то посмеиваться, ничего уже не воспринимаешь всерьез. И свои мысли уже с фоновым смехом; возьми любое ужасное телешоу. И от любви своей становится смешно, че, будто бы перестал совсем в это верить.
-Ты, свинья, напился! - сказал Антон. - Тебя не отпустили на демонстрацию против власти - и ты перестал любить?
-Совершенно верно.
-Краб, погляди на мое лицо, я вполне серьезно: ударь этого идиота, да посильнее, если он скажет хотя бы слово. Он извращает все то, что я говорил, слово за словом. Да, ему и правда всего лишь двадцать лет; классики правы, че, на то они и классики. / Вечер, поглощенный существованием «этой» стороны, да еще и эта пивная, да еще и эти люди, да еще существование города как теории, сторон и плоскостей как одного мира, фантастичного, зеркального.
Вечер заканчивается, и действие необходимо описать словами не только привычными, но и иностранными,
ибо:
если Антону вдруг будет суждено еще раз покинуть место (любому Антону/ любое место), то одними и теми же словами, представленными вавилонским наследием, можно описать не только конкретно это действие, но и целый жизненный принцип Антона; итак,
Антон уходит
Anton leaving (takes? goes?)
Anton raus
Antón se va
Anton sort (yo vivo jugando?)
etc
etc
etc... Краб читает вслух:
«Я выхожу в город,
в год, когда двери закрыты, в улицу, в дым,
в плюс пятнадцать, в искренность преданной
веры,
в город: в пустые бульвары ,
с камнем с Байкала в кармане
к людям, что требуют пива, что не приемлют любви.
Город - мой вопль вавилонский,
Керженцев снова ошибся, и в Зазеркалье Беленский может держать гордо флаг.
В «этом» пространстве мой
город нужно измерить подошвой,
линией,
физикой,
смыслом,
с символами берестой.
В «этом»: зарплаты и планы, троганье рук сквозь перчатки и
поцелуи на коже и
в отраженьи лицо.
Но я - дитя Вавилона; я знаю «то» Зазеркалье, и вместо сердца мой город
пылко стучится в груди.
В «том» мой Беленский достойней - мудрости, искренней, выше,
он понимает свой смысл и
знает общий язык.
А немота моих планов вылечена Герценштрубе; сладость общений на пальцах -
в жизнь беспроцентный кредит.