«Та» сторона все же слаще; я лицезрел долго башню
Я выбил первый камень.
В левый карман положил.»
-И ты находишь это стоящим, - моя любовница задает вопрос Крабу, растягиваясь у его ног, кошка без хозяина. - достойным его теории/ я, моя дорогая, расхожусь с ними по многими вопросами/ и все же/ и все же, их теория города - это их теория, и это даже не сказать чтобы интересно. У меня же теории совсем нет. Знаешь как? Я просто громлю их убеждения контраргументами/ что, несомненно, им помогает/ разумеется, помогает/ ты большой молодец, Крабчик/ ты тоже, любовница моего товарища/ что, кстати, за камень?/ один из тех, что Антон носит с собой; не обращай внимания, для него подобные вещи вроде ношения крестика для нормальных людей/ твои друзья - идиоты/ я бы не назвал их друзьями. Скорее, мы просто можем общаться на одном языке; что-то, а это их теория объясняет неплохо и я почти даже готов в это поверить/ что же. Я пока не устала, еще раз?/ Да, и я буду цитировать его стихи. Не смейся, а то я совсем не смогу.
Играет «Frank Sinatra - New-York, New-York» и город живет своей жизнью, оправдывая возложенные на него большие надежды. Он живее меня, придуманного. Потому он и больше чувствует, и больше думает, и больше знает; больше может нежели я сказать, да и вообще он - несравненно больше, и дело не в размерах, а в чем-то еще. Ему не нужно притворства, маски, иллюзий, выбора - он (в отличии от меня или моего товарища) сам по себе. Его закон - всегда его закон, и, однако ж, он куда несчастнее кого угодно.
Играет «Bruce Sprinsteen - My City Is Ruins»; муравьи бегут, жуки ползут по дорогам, большие и малые жуки, жуки-перевозчики муравьев. Все дело в том, что муравьи захватили город, это их суть - наступательные операции по захвату, «литературный спецназ», что спускается по ниткам букв, etc. Муравьи, увы. Не чувствуют ни своих лап, ни своих возможностей, ни того, что происходит очень даже рядом, что приносится иным ветром из иных реальностей, что заставляет чувствовать город Городом, а не городом муравьёв. И, конечно же, апрель: умирает большой Евтушенко, а на улице семнадцать с префиксом «+», и можно сидеть под солнцем, в огромном городе, слушать его шум (агонию боли) сквозь незаслуженную музыку, пить четвертый стакан кофе, ждать Её, курить сколько захочется/ фантастическая история о двух евреях - колоссально, великолепно, я - бессмертен/ и писать, писать, писать о нем одном, позволяющим тебе быть, сидеть, нежиться, слушать, etc. И мой молчаливый почти всегда товарищ, и моя любовница, и Антон, и Беленский, и Краб, и много кто еще; и, разумеется, город, который умирает, но который я пытаюсь вылечить своей мироточащей теорией.
И, предположим, я чувствую город интуитивно и подкожно, занимая неподвижное положение виноградины в воде, оглядывая его как бы свысока и, разумеется, всюду, и для этого мне не нужно быть Беленским с его юностью, Крабом с его цинизмом, Антоном с его стихами и моим товарищем с его молчаливым созерцанием; и для этого даже не обязательно забираться на высокую башню, а достаточно клочка черной земли, чтобы сделать вывод и понять изучаемое без малейшего даже изучения. Чувствую, не осязая пальцами лежалую грязь, не слыша ее, не пробуя ее на вкус и даже ее не видя; она есть город, я есть город, все кругом есть город - и он, увы, погибает, как уже было сказано кем-то большим, кем я не являюсь.
Предположим, где-то на голубом шарике остался клочок земли, не освоенный пока муравьем, не выведенный в статус «земли», не разграниченный территориальным устройством, не обязанным рождать не просто муравьев, но муравьев определенной национальности, определенного гражданство. Че, такое место невозможно в силу «этой» стороны; у всего должно существовать предназначение в этой системе трактовок и названий, раскрашиваем травинку в триколор, муравей приказывает дереву плодоносить. Что даст такому месту национальность, территориальность, национализированность, какой ему прок от характеристики благоприятности для жилищного строительства? Оно его опошлит и унизит, че, животный мир захватывает леса, но не ошибается, вырубая их, а раз не ошибается, то ему и не за что извинятся; но муравьи - иные; они отчего-то выбирают благоприятное место и решают устроить там муравейник, и тащат, тащат, тащат все сломанное и недоеденное, объедают деревья, устраивают города на тех местах, где заложено было нечто иное - пожалуй, что и вечное, живущее своим законом. Муравей - ошибка эволюции; муравейник - всего лишь возможность хоть чем-то заниматься, расширяя его и достраивая. И потом приходят иные муравьи и разрушают этот первый муравейник, и тогда, конечно, земля под ним вопит, но ее не слышно, и она что-то отчаянно просит / некоторый кол в самое сердце/, но получает лишь новый план иного муравьиного градостроительства; центральная часть - культурная жизнь, умеренная занятость в сфере обслуги, спальные районы, производства за чертой муравейника-города...