Я представляю себе Антона, жадно набрасывающегося на свои листки, с исступлением, стачивающего графитные столбики своих карандашей, человека, одержимого, бездарного художника за работой, так и не раздевшегося после долгой прогулки, часто моргающего Антона, живопишущего, не придумывающего ни единого лишнего слова. Я представляю его, заглядывающего в самую глубь колодца, в самую суть, в нечто, не поддающееся никакому осознанию; тщетно бродящего впотьмах с зажигалкой в руке, где с одной стороны - флаг либерализма, а с другой - природной еврейской смекливости; бродящего, ощущающего это самое нечто, эту практически осязаемую трактовку «той» стороны, ускользающую, но в то же самое время дразнящую; я представляю Антона за работой самой важной, а важная она оттого, что за нее не положено ни копейки, ни сантима, а ради возможности этой самой работы нужно платить душой, etc//
Я, утверждает Антон моей любовнице, я изображаю каждого достойного моих мыслей, такого человека, который по заветам наших предков обязан быть тем, к чему я стремлюсь и чего, возможно, никогда не достигну/ что, разумеется, объясняется теорией города?/ нет, но по крайней мере ей никак не противоречит, а в некоторых смыслах даже и дополняет. Понимаешь, я хочу изобразить шепчущего в трамвае, разговаривающего с самим собой; того, кто поднимает упавшую ветку и хочет прикрутить ее обратно к дереву; того, кто видит в пятне на доме лики святых; кто в век технологий отказывается от технологий; кто предпочитает холодную воду горячей/ в общем, ты хочешь изобразить безумцев/ и еще мечтателей, и книгочеев, и всех тех, кто чует, что в «этой» стороне всего предостаточно, но все же чего-то не хватает, и которым необходимо ежедневно вставать с вопросом и ложится без ответа, и ставить под сомнение себя самих же, и еще/ не перечисляй: Антоша, ты пишешь о себе, об одном лишь себе, только с разными лицами
(см. разговор о слепоте и горбинке носа)
и это, как минимум, нечестно/ почему же это нечестно/ потому что я попрошу описать себя в красках, сделать героиней романа, а ты напишешь себя с моими чертами и выйдут одни углы, каков Матисс, правда? / но ты не вхожа в категорию тех, о ком я живопишу/ потому что я, как и любая женщина, не знаю «ту» да «эту» сторону? / ты сильно отвлекаешь меня. Но, пожалуй, что и так.
Итак, я представил; но о ком все же пишет Антон? Я знаю наверняка: у Антона порядочно материала и врожденного чувства подмечать незаметное, чтобы описать «эту» сторону во всей свой мощи, создать эпическое полотно материализма, живописать вещи и ткани, повадки и звуки, запахи и некоторые чувства (голода, страха), присущие нашему соплеменнику, знакомые ему и часто используемые им. Я знаю, что Антона интересует «эта» сторона по принципу своей сути/ ты знаешь, Антон, что без «этой» не было бы и «той»/ да, знаю/, знаю, и потому не задаю себе вопрос, почему он не может отказаться от нее полностью - как-никак, он весьма от нее зависит, кормится, и даже черпает вдохновение от увиденного. Но Антона не тянет описывать «эту» сторону; он пользуется ею, но она ему не интересна - так, разумеется, бывает. Только сравнивая, он любит, презирает, восхищается; герои Антона - существа «той» стороны, существующие вне времени и пространства, блаженные, сумасшедшие, ослепшие, творческие, люди с интересными привычками и, разумеется, во всем соглашающиеся и ничего не оспаривающие. Герои Антона таковы, потому что он сам таков; проницательность моей любовницы есть нечто, подчеркивающееся всеми ее любовниками - и мной, и моим товарищем, и Антоном, и Крабом, и Беленским, и даже остальными, и потому она права и я с ней согласен; и герои Антона таковы, потому что у него есть теория города, стихи и проза, уникальный взгляд на некоторые события и вещи, потому что я научил его, что боятся нельзя, и что самозащита от «этой» реальности - не выдумка, а вполне реальный факт; играет «Boston - More Than A Feeling»; и что нужно искать безумных и спрашивать их, играют ли они, живя или же живут они, играя; и что среди безумцев, которых живопишет Антон, больше нормальных, чем на любой встрече выпускников «этой» реальности; и что раз ему пишется, то это значит, что он жив, и пока он находит хотя бы одно слово, то магия возможна, и «та» сторона реальна, но стоит ему лишь на мгновение остановится, как внезапно...
На помощь ему прихожу я, мой товарищ, моя любовница, Беленский, Краб или остальные. Но, к слову, это всего лишь предположение; вся юдоль видимого, слышимого и осязаемого есть не более чем предположение и я пока не знаю ни одного человека, который бы смог убедить меня в обратном; а раз есть хотя бы один сомневающийся, то это просто-напросто значит: