теория города возможна; «та» сторона возможна; материальный мир не такой уж и материальный; безумцы не такие уж и безумцы; Антон, исступленно пишущий, создающий новый мир на основе существующего - не просто возможен, но обязан, etc
***
Женя Беленский, студент двадцати лет, вынужден жить в мире абсурда, обусловленном некоторыми высшими силами, которые некоторые из его друзей записывают в так называемую «теорию города», в которую он, к слову сказать, совсем не верит. И дело вот, собственно, в чем: эта теория индивидуальна и у самого Жени состоит в том, что он отвергает ее полностью, неспособный причастится высокими материями; тем, что в иных ртах называется «той» стороной Зазеркалья; Жене Беленскому всего-навсего двадцать лет. Однако, в силу своего «неприятия», он так же, как и остальные чувствует нечто, витающее в воздухе, гладящее его по лицу, заползающее в карманы; своими смутными переживаниями он делится и даже их озвучивает, чтобы потом отстоять в жарком споре, сути которого никто из сидящих рядом с ним не понимает/ играет «Scorpions - Wind Of Change»/ и чтобы выразить свою маленькую точку зрения, из его рта звучащую как неправильную точку зрения, однако, поскольку Антон пишет о безумцах, а Краб - циничен даже по отношению к самому себе (что говорить тогда обо мне, о моем молчаливом товарище, о моей любовнице и остальных), то его слушают с каким-то пьяным интересом, и совсем никогда не затыкают ему рта, даже когда скучно становится до безумия.
Из всех нас Женя Беленский - самый юный, ergo горячий (своим особенным жаром), самый одинокий (своим не похожим ни на что одиночеством), самый политичный и менее всего принадлежащей «той» стороне, в отличии от нас, повзрослевших, добровольных. У него чистое лицо, голова в черных кудряшках, острый нос, маленькие глаза/ разумеется, его называют еврейчиком, куда без этого/ еле выраженная близорукость, но, по его словам, магическая дальновидность - его слова, никак не чьи-то еще. И, следовательно, из всех нас именно Беленский может увидеть то, что создано лишь ради его фантастического зрения, и, следовательно, поскольку ему вольготно живется именно за «этой» стороной Зазеркалья, в общем (ах, эта магия построения неправильных фраз), в общем, именно по нему и создаются главные тезисы противоборства моих соседей, нашего кружка по интересам, потому как он живет в противоречии с убеждениями всех моих товарищей (и моей любовницы), не принимает «той» стороны, тем самым ее и доказывая.
Понимаешь, говорю я своему другу-студенту, почесывая свой острый нос, понимаешь ли ты, что у меня есть слова Антона, которых я не понимаю, но в то же самое время они звучат, че, недостаточно безумно для людей и птиц, и будто бы сошли с его страниц, которых он не показывает/ Беленский, ты великолепен, десять утра, я повторю это десять раз, символично чтобы было, говорит моя любовница/ и, тем самым, выходит, что его слова имеют некоторую силу, противостоять которой некому.
-Беленский, - говорит мой прежде молчаливый товарищ, пока моя любовница накручивает на палец его волосы. - ты лишь за этим выдернул нас из постели? Времени десять утра, четверг, ты трансформируешься в Краба, че, с его камнями в кармане, с конфетами, которыми он швыряется в людей. Тебе бы на парах слушать своих преподавателей/ тебе бы женщину, Беленский, вворачивает моя любовница/ четверг, десять утра...
-Вы же все равно не спали, а мыслям, сами понимаете/ Беленский, эх, студент/ нет никакого чувства уместности; был бы на моем месте Антон, он бы даже не стал ждать утра, а завалился бы посреди ночи и настойчиво требовал бы алкоголь, а Краб бы послал письмо./ Ты в этом смысле тактичнее, сказала моя любовница/ Национальная черта, хмуро потер глаза мой друг/ Так в чем, собственно дело: вчера ночью произошел презабавнейший случай, который не давал мне спать и с утра я вместо своей учебы я первым делом отправился к тебе и никак не думал, что вы окажетесь вдвоем/ К слову, у меня совсем нет денег, покупай на свои/ У меня есть немного, сказала моя любовница/ Поражаюсь, ты словно бы рисуешь их по ночам/ Возможно, что и так, дорогой, я не могу сказать тебе большего.
-Итак, случай этот произошел после того, как я, наслушавшись Антона, отправился на площадь, чтобы узнать, кто я есть на самом деле, чего я стою, etc. / Беленский! - вскричал мой товарищ/ Ну, да, Беленский и Беленский, и меня это уже ничуть не оскорбляет. В общем, кого я увидел: тех, кого вы все так сильно ненавидите, кого так часто видите во мне, материалистов, еврейчиков, глупцов/ но, разумеется, иных глупцов?/ Мог бы не спрашивать; это подразумевается. Я вклинился в толпу и кто-то дал мне флаг, мол, маши им, а в карман переместился листок с лозунгами. Че, я уверяю: меня толкали сзади и в определенный момент я оказался в самом центре, а возле меня собрались люди, кто-то сунул мегафон мне в руку и сказал, мол, призывай к нам, говори, Беленский. / Прямо по фамилии, язвительно спросил мой товарищ/ ну хватит, ну давай послушаем, дорогой, с жизнью в глазах сказала моя любовница/ И вот я - на площади, с флагом в руке, с мегафоном в другой, с листком в кармане, как я мечтал - но что-то не так, понимаешь, некоторый диссонанс. Че, на меня направлены камеры, бергманизм в чистом виде; из толпы голос «давай-давай, братка» и «он же ребенок еще»; а я стою и ничего не понимаю, я даже не был уверен, против чего в этот раз собралась толпа, все смешалось. / Надеюсь, ты не обмолвился о теории города, обо мне или Крабе с его письмами счастья; но если бы обмолвился, я бы тебя зауважал/ Я пару раз поднимал мегафон к лицу, жал на кнопку и пытался что-то крикнуть, но в последний раз передумывал. Да я даже не мог достать листка, флаг никто не захотел от меня принимать. Я просто стоял и не знал, чего от меня ждут, чего от меня хотят, чего я сам от себя жду и хочу и могу сказать/ Кризис беленскинизма/ и, следовательно, я стою и чувствую, как растет недовольство - и кем, мною, только лишь потому, что я не знаю, что и сказать, только и могу, что беспомощно озираться и ждать, пока у меня вырвут мегафон, и мне этого даже хочется/ Уверен, в один миг ты начал добродушно предлагать его направо и налево/, но не вырывают и я стоял, вы не поверите, пятнадцать минут, и я очень сильно устал улыбаться, совсем ничего не понимая, карманом ощущая этот свой листок.