-Че, и ради этого ты нас вырвал из дома? Беленский, забудь все, что было: я больше не хочу такую собаку знать. Десять утра; мы легли в половину пятого/ Мы пробовали кое-что новенькое, эта неделя - сплошное любовное удивление/ Нет, то что он делает сейчас с моей головой, поверь, дарлинг, никак не сравнится с твоей пластикой, с моими минутами торжества, с потением в парадной. / Вы такие смешные, когда говорите о себе, сказал Беленский. Вам только дай повод: только и слышно, как вы рассказываете, никак не можете дослушать реальную историю без всяких на то теорий. Потому с вами и скучно, потому и я клянчу пива: так я могу заняться хоть чем-то осмысленным, а то камни из карманов усеют стол и будете подтрунивать, мол, еврейчику на память/ На памятник, уточнил мой товарищ/ Это крайне неуважительно; в цивилизованном мире «этой» стороны тебя бы давно засудили/ и кормили бы лучше, чем в любом здешнем госучереждении. Хорошо, что мы в мире абсурда, Беленский. Я готов еще поверить в «эту» сторону, но в цивилизованный мир? Погляди на стены этого заведения, че, под стать хаосу в наших головах. Это вся история? Уверен, что она ничем так и не закончилась и ты даже не поменял ни единого взгляда/ С чего бы я должен их поменять? / С того, Беленский, что истории затем и нужны, чтобы менять взгляды/ Я лучше расскажу вам новую сплетню о городе, я подслушала ее, прячась у Антона, когда к нему заглянул Краб/ Да надоели мне эти истории, возмутился Беленский, обсуждайте их без меня/ Легко сказать, когда ты вьешься за нами еженощно/ Потому что иначе я бы уже давным-давно нашел работу и вы бы потеряли собеседника/ Ну, хотя бы здесь мы в одном согласны, посмотри как удивительно: работа для нас не является чем-то таким, что можно было бы назвать краеугольным камнем/ Я надеюсь, ты хоть здесь, используя образ и метафору, не ввернешь свои штучки о памятнике?/ Че, ради этого все и затевалось, засмеялся мой товарищ. Так что за мегафон? Так и быть, признаюсь, такие бессодержательные вещи меня подчас интересуют, молись, чтобы Антон не узнал, услышит половину, не поймет другой половины, а опишет так, что ты выйдешь революционером и националистом, причем, что характерно - еврейчик в тебе будет усилен в три-четыре раза; да, пожалуй, Антон бы все переврал/ Было бы проще, если бы меня не перебивали, обиженно заявил Беленский, после чего моя любовница привстала и чмокнула его в нос. И Беленский продолжил свою историю, возвращение к которой вовсе не обязательно, ибо таков Беленский, таковы мы; играем словами, будто перебрасываемся воланчиком; спорим, лишь бы ничего не делать с десяти до двенадцати дня.
Я люблю моих мальчиков, всех их, по очереди или вместе: я целую Антона, думая о моем товарище, одной рукой гладя себя и думаю о сухой руке Краба; смешать бы пару языков, чтобы выразить невыразимое; кошки ходят по моей квартире громче, чем хожу я; Belensky says: ты слишком много куришь/ мой маленький дурачок, шепчу я, одаривая его легким поглаживанием, переходящим в отталкивание его глупой головы, ты занят не тем, шепчу я ему/ играет «The Smashing Pumpkins - Violet Rays»/ гладь меня, дурашка, пока я гляжу в окно, делая свое лицо таким задумчивым и жестоким, думая о тебе, мой Belensky, мой пан Belensky, твоя бледная кожа так несхожа с твоим глубоким юношеским взглядом, твои волосы, в которых тонут мои пальцы, твое сопение; малыш-тепловоз; ты лишь мальчик, который в некоторых делах отказывается быть мальчиком и становится кем-то взрослее, несмотря на мои гудящие от жара легкие, несмотря на них, ты не жалеешь их, а желаешь, мой сладкий judi, и когда ты обижаешься, когда ты начинаешь мальчишески что-то доказывать... Ах, мальчишки! Я так пьяна, так пьяна от жизни, я не знаю иной жизни, кроме пьяной, кроме любви, кроме громкой жизни и отрешенной, целиком сосредоточенной на чем-то вдалеке, чем-то еще более неважном, чем это, сущее, разумное. Я хохочу и щелкаю пальцами и зову мою пушистую Миду, и я глажу ее, и мой пан Belensky вырывается наружу из всей меня, чтобы тоже ее погладить и мы хохочем, мы живы иной жизнью, в которой ничего не стоит любить и кормить кошек куриной печенью в этой маленькой квартирке в пятнадцать квадратов, в этих пыльных и гостеприимных углах; я люблю тебя, - шепчет мой пан, мой маленький и серьезный judi/ хорошо, что и я тебя, - шепчу ему я/ сегодня я ночую у моего товарища, потом я с Антоном, потом с Крабом, потом остальные/ несколько не менее счастливых дней и я вновь с моим паном, с этой печенью, с этой музыкой, с этими рядовыми граммами коньяка.