Ее чувственные, искусанные в кровь губы чуть кривились после каждого глотка, а глаза судорожно сжимались. Было заметно, что ей плохо, но она будет стремиться к тому, чтобы стало еще хуже.
– Ты – подлец! – выкрикнула она, не глядя на меня, но чувствуя мое присутствие, и громко икнула.
Я предпочел промолчать. Не потому, что мне хотелось обставить все так, будто меня здесь не было и я ничего не слышал – нет. Она была права. Однако если бы я принялся ей врать и уверять в обратном, я стал бы еще большим подлецом. Настало время объясниться.
Я сел на диван. Моя рука сама легла Але на плечо. Ее тело сжалось, но не отторгло меня. Я поймал себя на мысли, что с удовольствием ощущаю ее тепло и любуюсь ее ногами. Иногда я забываю о Ней. Бывает. Я романтик, но когда я вижу красивые женские ноги, во мне просыпается обыкновенный самец…
С трудом отведя взгляд, я нащупал под одной из подушек пульт телевизора. Сегодня понедельник. По понедельникам по телевизору показывают только два фильма: производственную драму «Доклад» и производственный водевиль «Планерка». Я смотрел их не один десяток раз, но это было лучше, чем оставаться один на один с негативной энергией, наэлектризовавшей комнату.
Через пару минут я позволил себе поерзать и слегка переменить позу. Еще минуту спустя бросил:
– Не понимаю, почему снято всего несколько фильмов? Из года в год мы смотрим одно и то же кино. Да и супруги у нас…
Я случайно взглянул на каменную маску на лице Алевтины и осекся. Мы продолжили делать вид, что увлечены происходящим на экране, молча. Каждый раз как в кадре появлялся крупный план исполнительницы роли докладчицы, тело Алевтины под моей рукой напрягалось.
– Красивая… – пробормотала она. – Нравится?
Голова ее была повернута к экрану, но глаза… глаза косились в мою сторону, пытаясь выхватить малейшее содрогание мышц моего лица.
– Пока ты со мной, мне нравишься только ты.
– Ты меня не любишь… – обреченно, но с наигранной беззаботностью сказала Аля. – Я вижу: я тебе не нравлюсь. Совсем-совсем не нравлюсь.
– Нравишься. И ты будешь нравиться мне весь год, как того и требует закон – вот увидишь. Но именно сейчас у меня тяжелый период жизни. Потерпи немного.
Я поднялся. Мне хотелось прекратить этот допрос. Но тогда объяснение не состоялось бы, и наша жизнь так и осталась бы адом. Я устало рухнул на диван и выключил телевизор.
– Нелепо все устроено, – пожаловался я. – Очень нелепо. Нравятся люди друг другу – пусть и дальше живут вместе. Немного надоели – пусть встречаются с кем-то еще. Но втихую, чтобы любимому человеку не сделать больно. Побаловались – и опять добро пожаловать в семью. Мне кажется, такая система была бы более жизнеспособной. Очень странно, что до этого никто не додумался.
– У тебя кто-то есть? – тихо спросила Аля.
В ее светлых глазах ясно читалась боль. Но теперь к ней примешалось любопытство.
– Я уже много лет люблю одну женщину. Ни с кем другим я быть не могу. Вот и весь ответ.
Аля грустно улыбнулась. Я не думал, что объяснение дастся мне столь легко. Я задышал свободно, расслабленно и расплылся в ответной улыбке.
Однако я ошибался.
– То, что ты говоришь, еще более странно, чем ежегодная смена партнеров. Разве можно любить после отведенного срока? Ты – дурак и подлец. Ты – ничтожество! А мне, мне что теперь делать? Выйти замуж за твой диван или спиться?
Ее слова полоснули меня невидимым лезвием злобы. Я чувствовал в ее голосе ненависть.
– Пойми… – начал я.
– Не хочу! – Алевтина швырнула бутылку об пол, засыпав его сотней осколков. – Не хочу ничего понимать! Ненавижу тебя. Ненавижу!
– Ты научилась ненавидеть, но еще не научилась прощать, – процедил я сквозь зубы.
Она вздрогнула. Я сказал это наугад. Лишь бы как-нибудь задеть ее. Но вряд ли это было правдой – думаю, вздрогнула она от обиды.
– Думай обо мне, что хочешь... – Аля вздохнула и, прижав к подбородку тут же оросившиеся слезами коленки, отвернулась.
Мне вспомнились слова моей Возлюбленной: «Да, у женщин снижена чувствительность к боли. Но не к нежности». И, надо признать, тут я действительно почувствовал себя и дураком, и подлецом.