– А я не просто увидела, – кокетливо поправила она. – Я почувствовала. Я умею заглядывать не только в воспоминания, но и в переживания.
Я молчал, пораженный, обдумывая только что услышанное. Алевтина же продолжала:
– Я действительно теперь тебя понимаю… Я была неправа. Зачастую люди и не хотят делать нам больно, но так уж ловко у них это получается, что не заподозрить их в худшем просто невозможно. Я знаю, что по-настоящему больно тебе, а не мне.
Неожиданно она рассмеялась. Я не понимал, как реагировать: была ли она пьяна, или ее рассмешило действительно что-то забавное? Должно быть, недоумение отлично читалось на моем лице – отсмеявшись, Алевтина пояснила:
– Да вот… вспомнила, как ты обнимал Ее упругое тело и наставлял себя: «Думай не об упругости и податливости этого тела, идиот. Думай о вечности. Думай о том, что удостоился того, что выпадает в жизни не всякому. Про бедра-то всякий думать может».
Мне стало сильно не по себе от того, что кто-то вот так запросто может вклиниться не только в самые укромные уголки памяти, но и в самые интимные переживания, которые человеку до конца дней своих следует хранить в себе. Однако это была моя супруга, а значит, достаточно близкий мне человек. Более того – следующее, что она сказала, заставило меня забыть обо всем:
– Я видела эту женщину. Она работает в одном из отделов недалеко от нашего. Я помогу тебе Ее найти.
Я не мог поверить услышанному и заставил ее дважды повторить сказанное. Нет, я не ослышался. И все же я не мог поверить: неужели после стольких лет отчаяния мне наконец-то улыбнулась удача? Я боялся ее спугнуть, поэтому старался как можно меньше думать о словах Али и о том, что они обещали. Но мысли вновь и вновь возвращались к ним. Да и как я смог бы думать о чем-то другом, если только мыслью о встрече и жил все эти годы, день за днем, буквально – минута за минутой?
– Ты – лучший мужчина на свете… – Алевтина мягко положила свою ладонь мне на плечо, но только чтобы тут же больно ущипнуть. – Но ты – подлец!
Я рассмеялся:
– Еще немного, и у меня случится когнитивный диссонанс: я буду считать, что подлец – это самый лучший мужчина на свете и есть.
– Я баба простая, хоть и стараюсь подбирать хитрые слова.
Она подмигнула, но как-то невесело… Ей было тяжело, пусть она и старалась изо всех сил не показывать виду. Однако в ее глазах поселилась обреченность. Нет, она не смирилась – хотя это помогло бы ей преодолеть это страшное, разрушительное состояние. Она выбрала обреченность в качестве чувства, которое должно отныне питать ее своим ядовито-живительным соком, до омерзительности сладким и до тоскливости то пьянящим, то отрезвляющим.
– Спасибо за поднятие таких тяжестей, как мое настроение, – извиняясь, а отнюдь не шутливо, заметила она.
Это была уже не та воинственная Алевтина, которой она предстала передо мной всего пару часов назад. Ей хотелось сочувствия, а не скандалов и моего унижения. Элементарного сочувствия, на которое способен любой человек, даже я, зачумленный своими собственными страданиями. Чувства простого, но в силу своей редкости – необычайно роскошного.
Ей хотелось сочувствия. А мне хотелось поделиться им. Когда чувства искренни, делиться ими просто. Проблема была лишь в том, что сочувствовать я не умею. Как к этому делу следовало подступиться? Обнять ее? Но ведь я люблю другую... Обнять по-дружески? Я заерзал, чувствуя себя неумелым идиотом, но тут внезапно из меня полились слова еще не законченного стихотворения, которое я вынашивал уже не первый день:
Мой мрачный мир,
Исполненный тоски неизлечимой,
Не знает света, кроме белизны седин…
Я запнулся, словно и не знал, что на этом строки обрываются. Аля смотрела на меня с любопытством. Вряд ли ее потрясло услышанное. Просто я предстал перед ней в новой ипостаси – подлеца, но не совсем подлеца. Подлеца страдающего, а не только заставляющего страдать. Человек, которого узнаешь с неожиданной стороны, всегда любопытен – пока не привыкнешь к нему новому. Я был просто новой диковиной, диковиной на определенный срок. Но пока я ею был, мне многое прощалось, и я мог на многое рассчитывать. Во всяком случае – на значительную долю благосклонности.
Мы разошлись по своим спальням далеко за полночь. Не знаю, смогла ли Алевтина заснуть, но мне совсем не до сна. Завтра для меня может решиться многое. Завтра может решиться все! Завтра… Всего лишь слово, но в нем помещается целая жизнь.