Глава 5
2 сентября 2036 года
Что день грядущий нам готовит, не знает даже этот день…
Похоже, я стал причиной неприятностей, а может, даже и беды для другого человека. Я – дрянь и мерзость. Мерзость. Мерзость! Как там говорила Аля? Подлец? Вот-вот, он самый. Своею слабостью я, возможно, погубил ее… Что с ней сталось? Жива ли она еще? Мне не хочется думать о худшем, но только о худшем в подобной ситуации и думается. Своим вчерашним признанием я подписал ей приговор. Она могла просто пожать плечами, но вместо этого вызвалась помочь! И кому? Отвергшему ее человеку!
Что двигает нами в подобных случаях? Осознаваемое лишь частично желание втянуть себя в драму, стать участником трагедии? Должно быть, так и есть, просто подобные порывы нашей души спрятаны от нас точно так же, как спрятаны от глаз углы погруженной в полумрак комнаты. Мы шарим в этих углах слепыми руками и каждый раз обнаруживаем что-то новое и на первый взгляд – странное. То, что за нашу истинную природу мы поначалу признавать не желаем. Не скрывается ли в этих углах и мой порыв, что понесет меня к гибели? Порыв, которому я отдамся с легкостью и даже исступленьем? Не в его ли поисках я и шарю в темных углах своей жизни, опасаясь и одновременно надеясь встретиться с ним?
Однако что мои искания и страхи по сравнению с тем, что, возможно, пришлось пережить бедной Алевтине? Искания и страхи эти – игра моего подсознанья. Але же, похоже, довелось стать участницей совсем другой игры.
Мои мысли занимает лишь тайна ее исчезновения. Мой разум скован порождаемым этой тайной ужасом. Ужас стучит в моих висках немым, но болезненным пульсом. Он сдавливает мне горло своими гнусными пальцами, и я хриплю и плачу, размазывая слезы жалости и бессилия. Слезы эти – мое бессилие и есть. Но в них и моя сила. Моя злость, непокорность, весь я.
То, что я обнаружил, вернувшись домой, повергло меня в отчаяние. То, с чем мне еще только предстоит столкнуться – а я чувствую, что это столкновение неизбежно, – тревожит и томит недобрым предвкушением.
Но все это ждет меня впереди. Пока же, думаю, необходимо описать основные события сегодняшнего дня по порядку, поскольку они отнюдь немаловажны…
C утра я пребывал в эйфории, даже легком безумии, приветствуя женщин из числа коллег рукопожатиями, а мужчин – поцелуями в щеку. Я настолько потерял голову, что исписал несколько страниц свежими, хотя и весьма бестолковыми соображениями по своей рабочей теме.
Маргенон то и дело поглядывал на меня. Поначалу – одобрительно, но вскоре – с подозрением.
Анастас Подпрокопьевич поглядывал с подозрением с самого начала. Шефа видно нигде не было, поэтому Анастас Подпрокопьевич вертелся неподалеку одиноким призраком, то исчезая из поля зрения, то вновь появляясь. Он явно что-то вынюхивал или ожидал, наверное, сам не зная, что именно. О том, чтобы он сел за стол и внес свой научный вклад в работу коллектива, речи, разумеется, не шло. Я даже не уверен, что у него есть свой стол.
Я оказался настолько увлечен работой, что пропустил перекур в четыре часа пополудни. Обычно я столь увлечен перекуром, что мне не до работы, но сегодня в меня словно вселился бес трудолюбия и прилежания. Как назло, шеф так и не появился и оценить мое усердие не мог. Зато Анастас Подпрокопьевич по-прежнему был неподалеку. В те несколько минут перекура, что я оставался один, зам решил действовать. Во всяком случае, именно так это выглядело со стороны.
Он вынырнул у меня из-за спины, тихо кашлянул и, воровато оглядевшись, притянул стул от одного из соседних столов к моему. Я громко засопел, пытаясь отвлечь себя этим дыхательным упражнением от мыслей о его присутствии и моей к нему неприязни. Однако собственно сопение избавить нас от общества неприятных нам людей неспособно. Вот и зам вовсе не растворился в воздухе мельчайшими частицами своей плоти, а остался сидеть как ни в чем не бывало напротив меня. Я прекратил сопеть и стал ждать продолжения.
– Ну?.. Как твои дела? – вкрадчиво поинтересовался Анастас Подпрокопьевич.
– В общем, никак, – соврал я. – Похвалиться нечем, жаловаться не на что.