Выбрать главу

– Да вот смотрю, где у вашей души потемки.

Анастас Подпрокопьевич болезненно поморщился: разговоров о собственных недостатках он не любит. А кто любит?

– А что это мы вдруг на меня перескочили? – с подчеркнутым недовольством отчеканил он. – Мы еще с тобой не закончили.

– Так заканчивайте скорее: все вот-вот вернутся.

Как правило, присутствие зрителей для Анастаса Подпрокопьевича – не помеха, а как раз наоборот, подспорье, однако к этому моменту до него наконец дошло, что сегодня незавидная роль объекта обсуждения почему-то отведена ему. Это заставило его задуматься. Однако чем больше он думал, тем меньше понимал происходящее.

– Не надо изображать у себя на лице интенсивные умственные процессы. В вас если какие и происходят, то исключительно кишечные. – Мне очень хотелось сказать ему так, но я не смог заставить себя произнести эти слова.

Между тем это было предельно близкой к истинному положению вещей оценкой: там, где шеф хоть изредка, но проявляет деловитость, зам – лишь ословитость. Айфонасий Прокопьевич берет размеренностью, монотонностью, а бывает, и неожиданной мягкостью. Анастас Подпрокопьевич же – нахрапом. Однако именно нахрапом прижать меня к стене и размазать по ней у зама никак не выходило. Раньше выходило, а сегодня – нет. Он просто не мог знать, что имел в моем лице дело с другим человеком. С тем, с кем раньше сталкиваться ему не доводилось. С человеком, который не боялся целого мира. Мог ли такой человек убояться Анастаса Подпрокопьевича, простой червоточины на каменно-зловещем лице этого мира?

– Знаете, Анастас Подпрокопьевич, – обратился я к не спешащему нарушить молчание заму, – голова должна быть холодной, сердце – горячим, но самое главное – руки чистыми. Такая вот гигиена жизни.

Анастас Подпрокопьевич вопросительно, но по-прежнему – безмолвно, уставился на меня. Пару раз нервно дернулся поршень его кадыка. Воодушевленный его смятением, я продолжил:

– Дешевый человек – как дешевый товар: лишь имитирует свою полезность.

– Но-но! – запротестовал Анастас Подпрокопьевич. – Не тебе о моей полезности рассуждать. Если бы не я… не мы… не я с Айфонасием Прокопьевичем, то… то… Но-но!

Тут он перестал спотыкаться через слово и затих окончательно.

– Я понимаю, что есть люди, способные двигать науку вперед, и люди, способные, даже призванные, такими людьми руководить. – Зам встретил мои слова одобрительным кивком: мол, сам же все прекрасно понимаешь. – Мы вам мешаем нами руководить?

Вопрос явно застал Анастаса Подпрокопьевича врасплох.

– Ну, а что? – невпопад забормотал он. – А как?.. Что-то не так?

– Всё не так, – разъяснил я свое видение ситуации. – Всё. Начиная с того, что мы и чихнуть не можем без того, чтобы это не стало предметом разбирательств с вашей и шефа стороны.

– Федор, из обычного чиха случаются охи.

– У нас разве диктатура?

– В государстве, может, и не диктатура. А в отделе – определенно.

– Я не вижу здесь диктатуры. Я вижу глупость. А еще – подлость.

– Это серьезное заявление… – Зам побледнел. – Что еще за подлость такую ты тут обнаружил?

– А вашу способность стрелять в спину, дражайший Анастас Подпрокопьевич…

– Стрелять в спину постыдно, но безопасно. Я выбираю безопасную стрельбу.

Я заскучал. Зам же вдруг заморгал и громогласно высморкался.

– У вас насморк?

– Нет! – Анастас Подпрокопьевич резко выпрямился. – Ты же знаешь: люди не болеют.

– Знаю… – подтвердил я. – Но не верю.

– Это как же?

Я неопределенно пожал плечами. Раздался гул голосов и шум шаркающих шагов: от окон отхлынула волна сотрудников отдела. За те несколько секунд, что я отвлекся на них, Анастас Подпрокопьевич ретировался.

– Так часто бывает: человек родился и умер скотиной, и собственно человек вроде как и не жил, – заметил я в спину быстро удаляющемуся заму.

Ссора – это событие, после которого два человека расстаются с новым чувством уверенности в своей непогрешимости и новым пятном на своей репутации. Именно чувство непогрешимости переполняло меня: я был готов подписаться под каждым своим словом. Однако за некоторые свои слова и мысли мне было почему-то неудобно, поэтому наряду с неким подобием триумфа я ощущал и недовольство собой. Вероятно, дело было в том, что в разговоре с замом я формулировал свои мысли не столь элегантно, как следовало и как хотелось бы. Да и резкость моих оценок открыла меня не с самой приглядной стороны. Открыла для меня самого. Я познал, что способен унизить другого человека. И нахожу в этом определенное удовольствие.