– Да вот смотрю, где у вашей души потемки.
Анастас Подпрокопьевич болезненно поморщился: разговоров о собственных недостатках он не любит. А кто любит?
– А что это мы вдруг на меня перескочили? – с подчеркнутым недовольством отчеканил он. – Мы еще с тобой не закончили.
– Так заканчивайте скорее: все вот-вот вернутся.
Как правило, присутствие зрителей для Анастаса Подпрокопьевича – не помеха, а как раз наоборот, подспорье, однако к этому моменту до него наконец дошло, что сегодня незавидная роль объекта обсуждения почему-то отведена ему. Это заставило его задуматься. Однако чем больше он думал, тем меньше понимал происходящее.
– Не надо изображать у себя на лице интенсивные умственные процессы. В вас если какие и происходят, то исключительно кишечные. – Мне очень хотелось сказать ему так, но я не смог заставить себя произнести эти слова.
Между тем это было предельно близкой к истинному положению вещей оценкой: там, где шеф хоть изредка, но проявляет деловитость, зам – лишь ословитость. Айфонасий Прокопьевич берет размеренностью, монотонностью, а бывает, и неожиданной мягкостью. Анастас Подпрокопьевич же – нахрапом. Однако именно нахрапом прижать меня к стене и размазать по ней у зама никак не выходило. Раньше выходило, а сегодня – нет. Он просто не мог знать, что имел в моем лице дело с другим человеком. С тем, с кем раньше сталкиваться ему не доводилось. С человеком, который не боялся целого мира. Мог ли такой человек убояться Анастаса Подпрокопьевича, простой червоточины на каменно-зловещем лице этого мира?
– Знаете, Анастас Подпрокопьевич, – обратился я к не спешащему нарушить молчание заму, – голова должна быть холодной, сердце – горячим, но самое главное – руки чистыми. Такая вот гигиена жизни.
Анастас Подпрокопьевич вопросительно, но по-прежнему – безмолвно, уставился на меня. Пару раз нервно дернулся поршень его кадыка. Воодушевленный его смятением, я продолжил:
– Дешевый человек – как дешевый товар: лишь имитирует свою полезность.
– Но-но! – запротестовал Анастас Подпрокопьевич. – Не тебе о моей полезности рассуждать. Если бы не я… не мы… не я с Айфонасием Прокопьевичем, то… то… Но-но!
Тут он перестал спотыкаться через слово и затих окончательно.
– Я понимаю, что есть люди, способные двигать науку вперед, и люди, способные, даже призванные, такими людьми руководить. – Зам встретил мои слова одобрительным кивком: мол, сам же все прекрасно понимаешь. – Мы вам мешаем нами руководить?
Вопрос явно застал Анастаса Подпрокопьевича врасплох.
– Ну, а что? – невпопад забормотал он. – А как?.. Что-то не так?
– Всё не так, – разъяснил я свое видение ситуации. – Всё. Начиная с того, что мы и чихнуть не можем без того, чтобы это не стало предметом разбирательств с вашей и шефа стороны.
– Федор, из обычного чиха случаются охи.
– У нас разве диктатура?
– В государстве, может, и не диктатура. А в отделе – определенно.
– Я не вижу здесь диктатуры. Я вижу глупость. А еще – подлость.
– Это серьезное заявление… – Зам побледнел. – Что еще за подлость такую ты тут обнаружил?
– А вашу способность стрелять в спину, дражайший Анастас Подпрокопьевич…
– Стрелять в спину постыдно, но безопасно. Я выбираю безопасную стрельбу.
Я заскучал. Зам же вдруг заморгал и громогласно высморкался.
– У вас насморк?
– Нет! – Анастас Подпрокопьевич резко выпрямился. – Ты же знаешь: люди не болеют.
– Знаю… – подтвердил я. – Но не верю.
– Это как же?
Я неопределенно пожал плечами. Раздался гул голосов и шум шаркающих шагов: от окон отхлынула волна сотрудников отдела. За те несколько секунд, что я отвлекся на них, Анастас Подпрокопьевич ретировался.
– Так часто бывает: человек родился и умер скотиной, и собственно человек вроде как и не жил, – заметил я в спину быстро удаляющемуся заму.
Ссора – это событие, после которого два человека расстаются с новым чувством уверенности в своей непогрешимости и новым пятном на своей репутации. Именно чувство непогрешимости переполняло меня: я был готов подписаться под каждым своим словом. Однако за некоторые свои слова и мысли мне было почему-то неудобно, поэтому наряду с неким подобием триумфа я ощущал и недовольство собой. Вероятно, дело было в том, что в разговоре с замом я формулировал свои мысли не столь элегантно, как следовало и как хотелось бы. Да и резкость моих оценок открыла меня не с самой приглядной стороны. Открыла для меня самого. Я познал, что способен унизить другого человека. И нахожу в этом определенное удовольствие.