Я ничего не ответил. Чувствовалось, что Маргенон сильно раздражен. Стоны сменились напряженным молчанием. Я мысленно махнул на обидчивость Маргенона рукой и продолжил вчитываться в информацию на упаковке.
– Странно… – вырвалось у меня после того, как я тщательно обследовал каждую строчку.
– Ну, что теперь? – раздался уставший голос Маргенона.
– Я заметил, что у продуктов нет срока годности. В детстве у меня частенько болел живот… И еще – помню, мама говорила мне: «Не ешь колбасу. Она испортилась». Обычно после просроченной колбасы живот и болел…
– Так то было в детстве. Теперь-то ты взрослый. Что у тебя может болеть?
Я прислушался к себе. У меня действительно ничего не болело. Я чувствовал себя столь превосходно, что готов был жить вечно, если поступит соответствующее распоряжение. Но дело было совсем не в этом. Мучило меня совершенно иное:
– Слушай, Маргеша, а где дети? У нас целый город взрослых, но ни одного ребенка!
– Не знаю… Наверное, в каком-нибудь детском институте проблем Вселенной… Или институте детских проблем Вселенной.
– А может, в детях больше нет необходимости? – предположил я. – Какая у них функция? Какую роль выполняет их присутствие в обществе? Может, в их функции надобности больше нет? Потому и их нет? Откуда вообще берутся дети? Откуда беремся мы, взрослые?
Маргенон что-то прикинул в уме и как-то неуверенно, чуть ли не уклончиво, ответил:
– Я слышал что-то про аистов и капусту. Аисты выращивают детей на капустных грядках. Вроде так… Да – точно.
– На капустных грядках?! Из чего же они их выращивают?
– Ну… возможно, из капусты и выращивают.
– То есть когда мы…мы едим капусту, мы едим будущих людей? Так что ли?!
– Выходит, так. Ты когда кочерыжку вырезаешь, она тебе маленького человечка не напоминает?
– Какой ужас! – вырвалось у меня: до этого момента сладкие кочерыжки я обожал, теперь же чувствовал себя преступником, фактически – убийцей. – Погоди, но разве так бывает? Разве это возможно?
– Душечка, – спокойно пояснил Маргенон, – я ведь сказал, что слышал, а не знаю наверняка.
– Да-да…
От его слов мне полегчало. Быть кочерыжкой, выращенной на грядке аистами, мне почему-то не хотелось. В другой какой день, может, и захотелось бы, но сегодня – нет.
Зато мне очень захотелось поделиться с Маргеноном одной своей тайной, к которой этот разговор невзначай подвел мои мысли. Закавыка была в том, что к этому моменту моя репутация в его глазах, должно быть, приравнялась к репутации еретика. Своими параноидными признаниями я мог бы очернить ее окончательно…
Внезапно я как бы раздвоился. Одной части меня стало совершенно наплевать на подобные тонкости – ей на все стало наплевать, все казалось далеким, нелепым, ничтожным. Мне осталось только раскрыть рот и выпалить:
– Знаешь, иногда мне кажется, что я схожу с ума!
– То есть? – Маргенон резко развернулся в мою сторону.
– Да мои детские воспоминания… – пояснил я. – У меня такое чувство, что я был… я был не одним ребенком. Вот я вижу свое отражение в зеркале. Я то мальчик, то… то девочка… И не один мальчик или девочка! А может, десятки, десятки!
Последние слова я от отчаяния то ли выкрикнул, то ли проревел, словно дикий зверь, гибнущий в топи и посылающий миру последнее свидетельство своего существования.
Все вокруг повернулись в нашу сторону. Многие приподнялись с мест.
– Тихо, тихо… – Маргенон уже стоял надо мною и сжимал мне плечо. – Ты не поверишь… У меня то же самое!
– Что?! – Я не мог поверить, что слышу это от Маргенона.
– Дети… – яростно зашептал тот. – Я думал, у меня шизофрения.
– Может, нам обратиться к врачам?
– Врачей нет, ты же знаешь.
– Знаю… А что – и никогда не было?
Маргеша лишь пожал плечами.
– Но ведь это все странно… Я знаю, что врачи должны быть. Я в этом уверен!
– Тсс! – зашипел Маргенон. – Я и сам это понимаю. Это какая-то головоломка нашего сознания. Может, это наши предыдущие жизни? Может, мы их помним?
– Нет, здесь нечто позаковыристее переселения душ… – Тут мне весьма кстати вспомнились события вчерашнего вечера: – Маргеша, а можно, я посмотрю твои детские воспоминания?