Последней в дом вошла та самая девочка с необыкновенными глазами. Прежде чем зайти, она застыла передо мной на несколько секунд, давая насладиться своим взглядом. Я был во власти самых противоречивых ощущений: у меня подкашивались ноги, и одновременно с этим я чувствовал прилив жизненных сил, способный напитать собою тысячу человек.
– Васька, какой же ты счастливый, – прощебетала девочка теплым, ласковым голоском. – У тебя сегодня день рождения! А мой только зимой будет…
– А у меня, Машка, уже на следующей неделе! – крикнул кто-то из гостей.
Однако… Выходило, что день рождения был у Портнягина, и именно поэтому и только поэтому все эти подарки и предназначались ему?.. Все это совершенно не вязалось с сегодняшней сценой с грустной именинницей Этоей Властиленовной.
Я принялся извиваться, напрягая тело и пытаясь избавиться от собственной плоти и добиться разъяснений. Мне необходимо было озвучить этот мучивший, буквально жгущий меня вопрос. Я понимал, что способен озвучить его лишь губами ребенка, в воспоминания которого я заглянул, но не в меньшей мере я понимал и то, что, будучи в воспоминаниях, не властен на что-либо повлиять – как читатель не властен изменить сюжет книги или хотя бы одну-единственную реплику персонажа. Однако я упрямо, даже прилежно продолжил пыжиться, выкручивая себе члены и чуть ли не разрывая собственную плоть, пока все вновь не растворилось в черной пелене…
Теперь я уже не летел напролом, гонимый то ли невидимым космическим ветром, то ли притяжением, тянущимся ко мне из глубин Вселенной. Я блуждал на ощупь. Я словно знал, что мне следует не нестись, неизвестно куда, сломя голову, а заглянуть в одну из расположенных поблизости дверей. Но дверей не было – мои пальцы никак не могли зацепиться хоть за что-нибудь: им попадалась лишь тревожащая душу пустота. Мною овладело отчаяние. Я понимал, что времени у меня совсем не осталось, что мои блуждания в чужом сознании вот-вот прервутся, а я так и не дошел до чего-то очень важного, чего-то, что могло бы мне очень помочь – не знаю уж как, но я слышал его сигналы, колющие меня мелодией своего призыва.
– Ну, где же ты, где? – проревел я неслышимым рыком запропастившейся куда-то двери.
И дверь отозвалась, словно только и ждала этого окрика. Вспыхнул свет. Я перенесся в тихий скверик. Правда, и то, что это скверик, и то, что он тихий, я просто знал, хотя мне было не до него и не до его уютности и спокойствия: моим вниманием целиком владел какой-то мальчишка, жарко дышащий мне в лицо и захлебывающийся в потоке своих слов. Как я ни отворачивался, как ни отстранялся, избавиться от этого жара никакой возможности не было: то был не жар накалившегося в его легких воздуха, а жар его чувств.
Поначалу я никак не мог взять в толк, что же мальчишка мне говорит. Он выплескивал слова и делал это столь торопливо, что они, толкаясь, вылетали из него сразу по два, по три за раз. Слова мешали друг другу, цепляясь за соседние, сталкиваясь и сливаясь с ними.
Мальчик почему-то называл меня Машей и все заглядывал мне в глаза, которые я то и дело непроизвольно отводил. Ни слова его, ни взгляд меня не смущали – наоборот, он был мне очень любопытен, но мои глаза вопреки моей воле то и дело косились в сторону или упирались в землю.
Наконец он перестал фальцетно тараторить и деловым тоном заявил:
– Я женюсь на тебе, и мы будем жить долго и счастливо. Вместе. Всегда. Хочешь?
– Хочу, – уверенным голосом ответила Маша; это могла быть только она: я же не пытался вставить и словечка, хотя весь затрепетал от слова «всегда». – Но целоваться пока не буду.
– Поцеловаться надо, – продолжил напирать мальчик. – Закрепим наш свободный выбор.
– Ладно… – лаконично согласилась Маша. – Целуй.
Мальчишка закрыл глаза и вытянул губы. Послышалось его громкое, взволнованное сопение, а рот стал угрожающе приближаться.
Я внутренне подобрался в ожидании столь неуместного физического контакта и тоже сжал веки… Вот он тянется, тянется губами к этой Маше, чувствовал я, но ведь я не могу, не хочу, не должен в этом участвовать. Это не моя жизнь, не моя любовь, не мой мир…
Раздался хлопок, а вслед за ним – сопение Маргенона. Ватным, безжизненным движением я отстранился и замер, изучая его лицо. Я ожидал от своего товарища откровений. Изумительных откровений. Однако его слова разочаровали.