– Клара… – я сдавил ее нервно подрагивающее запястье.
Она нехотя разжала пальцы:
– Как знаешь… Но я бы на твоем месте туда не ходила.
– Может, я никуда и не пойду… – туманно заметил я.
– Вот и хорошо! Я и сама тебе скажу все, что тебе следует знать.
Продолжения не последовало. Поэтому я спросил:
– И? Что именно мне следует знать?
Клара поднялась со стула и, оглядевшись, прошептала мне в ухо:
– Верить ученым ни в коем случае нельзя. Ни в коем случае!
– Так ведь мы же с тобой ученые…
– Вот именно! Всё, иди. Больше тебе знать ничего и не надо. Не задавай никаких вопросов – я тебе рассказала достаточно.
«Ненормальная какая-то…» – подумалось мне.
С одной стороны, возможное сумасшествие шефа и Клары было для меня неким утешением – значит, не я один был в плену наваждений. Но с другой – что если безумие охватит всех? Будет ли мне это на руку? Сомнительно, сомнительно… До недавних пор безумным был мир, но не мы. Всеобщее сумасшествие способно было бы сделать его еще более безумным – кто знает, что еще в итоге нам могли запретить и что еще отобрать…
Я вернулся за свой стол, размышляя над этим вопросом. Маргенон все еще пялился в какой-то тетрадный листок – моего отсутствия он, похоже, не заметил.
– Всё в порядке: зря переживал, – сказал я ему, стараясь быть саркастичным.
Маргенон продолжил сидеть истуканом.
– Что зря переже… жевал? – Евгеша настороженно оторвался от пончика.
Розалита Георгиновна молча, но с умилением разглядывала меня. Я улыбнулся ей беспечной улыбкой. Евгеше же пожелал приятного аппетита. После этого все вернулись к своим делам.
Рабочую папку я открывать не стал, а отложил ее в сторону и достал из портфеля дневник. Некоторые листы его были вырваны и скомканы. Может быть, я пытался уничтожить свои записи? Как я ни пытался, но вспомнить хоть что-нибудь так и не смог – на меня словно нашло какое-то затмение.
– Розалита Георгиновна, скажите, а когда вы пришли на работу, я уже был здесь? – спросил я, пытаясь выяснить хоть что-то, по крайней мере – касательно отрезка времени, проведенного мною в Институте.
– Да, Федор Кассиопеевич…
Розалиту Георгиновну мой вопрос явно удивил, если и вовсе – не напугал. Дуги ее аккуратных бровей изогнулись «домиком», а глаза часто замигали.
– Скажите, а что я делал? – продолжил я, махнув рукой на свою репутацию.
– Ничего… – совсем упавшим голосом ответила Розалита Георгиновна.
– Совсем-совсем ничего?
– Сидели за столом, а в руках вот эту тетрадь держали. И листы везде валялись. Я вам листы с пола подняла, а вы даже не поздоровались…
– Вы меня, Розалита Георгиновна, за подобную бестактность простите: я ничего не помню.
– Ничего не… не помните?
– Совершенно ничего. А Маргенон тоже уже был здесь? – Я указал на фигуру по-прежнему погруженного в себя друга.
– Да, и Маргенон Властиславович пришел раньше меня. И он тоже будто не в себе. Вот… – Розалита Георгиновна беспомощно развела руками.
– Ясно.
В принципе за состояние Маргенона я не беспокоился. Для него впадать в продолжительное оцепенение – самое обычное дело: ему так легче думается. Поэтому я не придал этому особого значения, а занялся дневником: необходимо было разгладить и упорядочить листы. Нескольких листов не хватало. Ни в ящике стола, ни в корзине найти мне их так и не удалось. Это не столько расстроило меня, сколько обеспокоило: если они попали не в те руки, то при определенном желании мои записи можно было признать вполне крамольными. А впрочем, и без всякого такого желания: они крамольные и есть.
Вскоре мою возню с дневником прервал удивленный голос Маргешы:
– А!.. Вот и ты! Где ты был?
Он смотрел на меня непонимающим взглядом. Я поспешно убрал дневник обратно в портфель. При этом от меня не ускользнуло, что Маргенон не менее поспешно сунул в ящик стола тетрадный лист, всецело занимавший его внимание в течение последних двух часов.
– У шефа был… – не вдаваясь в подробности, ответил я.