Но если ему все равно, с какой стати он тревожно оборачивается и вглядывается в лица коллег? Чего он может опасаться? Что он знает такого, чего не знаю я? Что он может знать, если предпочитает не знать и не замечать даже того малого, что знаю и вижу я? Ему ведь достаточно пожать плечами и не думать об этом.
Я бы тоже хотел не знать и не думать, но, наверное, я устроен иначе. Или я созрел для того, чтобы думать и знать. Чтобы желать знать. Чтобы требовать правды. Чтобы понять непонятное и изменить неизменное. Я созрел, как человек созревает для главного приключения своей жизни. Я созрел словно ягода. Я – ягода. Я готов быть сорванным и распробованным, а затем сгинуть в беспощадно перемалывающем всех и вся желудке бытия…
В это трудно поверить, но у столь запутанного и сложного механизма, регулирующего нашу жизнь, существует самое что ни на есть банальное обоснование – необходимость предупредить любые попытки с нашей стороны вернуться к нашим «бывшим». Или помешать нашим «бывшим» вернуться к нам.
Казалось бы, с кем жить, как долго и насколько счастливо – дело исключительно каждого отдельного человека. Но нет, это обычная санитарная норма. Как еженедельная дезинфекция апартаментов или ежедневный душ. Только охраняет эта норма наше психическое здоровье. Наш душевный уют. Наше сердечное благополучие.
Предполагается, что по прошествии года совместной жизни люди приедаются друг другу, у них теряется друг к другу аппетит, влечение, любовь, порыв. Да и просто уважение. Их совместная жизнь превращается в испытание, пытку, кошмарный сон. С некоторыми женщинами у меня действительно не складывалось. И не могу сказать, что то была только их вина…
А посему эта норма – благо. Она дает человеку свободу, изумительный запас прочности. Если он знает, что не скован навечно узами совместной жизни с партнером, общество которого, как он боится, может однажды ему опостылеть, это уже совсем другой человек. Если он знает, что не приговорен к тому, что до конца жизни ему жить со своей ошибкой, со своим неверным выбором, он способен дышать полной грудью. Ему нет нужды предавать. Человек же, которому дается только один шанс, ощущает себя обреченным. Он ощущает себя загнанным зверем. Он рвется на волю. Он рвет себя и другого человека. И посему эта норма – благо, а каждый год – благодать.
Все это называется забавным именем «медовый год». Говорят, когда-то безоблачности в отношениях между мужчиной и женщиной хватало всего на месяц. Он тоже звался «медовым». Но раньше пара была обречена быть вместе до конца своих дней. Теперь же, зная, что через год они друг друга более стеснять не будут, люди способны наслаждаться отношениями на одиннадцать месяцев дольше.
И все же я не могу согласиться с тем, что участие в программе «Любовь на год» должно быть обязательным. Как пережить разлуку с человеком, которого полюбил… навсегда? Вот где мука. Вот где пытка!
Я брожу по Городу, всматриваясь в лица: есть ли здесь хоть кто-то, о ком случайно забыли, и он живет со своей любовью уже многие годы? Есть ли в этом Городе подобные счастливчики?
Нет, таких лиц я не вижу. Я встречаю множество беззаботных лиц. Но беззаботность на лице – еще не признак счастья в душе. Скорее – признак равнодушия к происходящему вокруг и даже к своей судьбе. К судьбе других. Мы все равнодушны к судьбам друг друга и своей собственной. Равнодушие… Оно неистребимо в нас. Равнодушие… Главная наша черта?
29 августа 2036 года
Сегодня я не вышел на работу. Ровно в девять залязгал металлический звонок телефонного аппарата. Трубка приветствующе крякнула и дыхнула мне в ухо голосом шефа:
– Федор, ты не вышел на работу.
– Я не Федор, – буркнул я.
Мне нравится имя Андрей. В самый счастливый год моей жизни я был Андреем. Все остальные имена навевают на меня тоску. Мне хочется сорвать их с себя словно грязные, отравленные одежды и выбросить вон. И никогда больше не вспоминать, что я могу зваться как-то иначе.
– Федор, прекрати! – остервенело крикнули в трубку. – Почему не на работе?
– Я заболел, – соврал я.
– Заболел? – На том конце провода напряженно задышали. – Не глупи. Ты прекрасно знаешь: люди не болеют.