Через семь минут время перекура вышло. Я вернулся на место. Рука сама легла на папку, но думать не хотелось. Хотелось наслаждаться бездельем. Наслаждаться им вечно. Безделье – высшая форма наслаждения жизнью… Это нега. Это беззаботность. Это беспечность. Покой и легкость…
Я втер в виски кофейного лосьону. Думать сразу стало легче. Мысли забегали вольно и упорядоченно. Итак, что мы имеем? К черту… – я покосился по сторонам, но, к счастью, во время перекура шеф и зам куда-то исчезли – к черту правых и виноватых! Ну, правые. Ну, виноватые… Их надо судить по каждому отдельному делу, а не рассуждать о них теориями. Вся наша работа – сплошная теория. Мало того, что наши идеи не имеют практического значения, так они и не требуют какой-либо эмпирической проверки. Вероятно, главенствующим направлением в проповедуемом Институтом подходе к познанию является чистый рационализм. Но ведь голым рационализмом никакой желудок не набить. Права ли та наука, которая существует ради того, чтобы просто существовать? Все эти лозунги о необходимости познания Вселенной пусты: они никак не вяжутся с тем, чем мы собственно заняты. А ведь мы не заняты ничем… Непонятно, что это шеф буквально остолбенел, когда я сказал ему столь очевидную вещь…
Словно в ответ на мои размышления справа раздался приглушенный смешок. За соседним столом, с наслаждением уткнувшись в свои бумаги и шевеля в такт тексту где губами, а где – ушами, сидел Маргенон. Его добродушная, одутловатая физиономия – да простит он мне это словечко – сияла, обрамленная щетиной рыжих волос. Он был весь в работе, как я – в своих переживаниях.
То, что Маргенон увлечен работой, а я – не увлечен, ничуть не мешает нам быть друзьями.
– Маргено-он… – позвал я негромко. – Маргенон!
Тот нехотя оторвался от своих записей и удостоил меня взглядом.
– Слушай, Маргенон, откуда все берется? Ведь Институт ничего не производит. Мы лишь перекладываем бумаги с места на место, пересылаем их в другие отделы, сдаем в архив, но руками-то ни-кто ни-че-го не производит! При этом ни Город, ни жители ни в чем не нуждаются. И если у нас нет производств, откуда берутся кислотные дожди? Ты не находишь это подозрительным?
– Подозрительным? Вот так вот сразу – подозрительным? – В Маргеноне живет тот тип патриотизма, который лучше не раздражать; это патриотизм, который объект своего обожания в обиду не даст. – Эх, душечка, и ничего-то ты не знаешь. Ничем не интересуешься…
Чтобы опровергнуть слова Маргенона, я сделал заинтересованное лицо. Боюсь, правда, со стороны оно вполне могло сойти за лицо идиота.
– Ты слышал про мух, из которых получают слонов? – продолжал Маргенон.
– Хочешь сказать, я раздуваю из мухи слона?
– Я о процессе мясного животноводства. Я о котлетах и шницелях, которые ты ешь. Я об Отделе мух и слонов.
– Ты… – от услышанного у меня перехватило дыхание, – ты хочешь сказать, что данный процесс возможен… на практике?
– Конечно, душечка. Ну, всё, не мешай. – Маргенон вновь уткнулся в свои записи.
Однако… Выходило, из мухи действительно можно получить слона… Какой любопытный феномен… Интересно, как это возможно? Что если попытаться этот процесс описать? Итак…
Я взял чистый лист бумаги и написал: «Муха не в состоянии сдвинуть слона. Но она в состоянии им стать».
Я полюбовался красотой формулировки. Однако что же дальше? Сначала, наверное, необходимо описать условия превращения мухи в слона. Условия, условия… Процесс, разумеется, экстраординарный. Как пешка превращается в ферзя, я представить могу, но муха – в слона…
– Слушай, Маргенон, а как это делается?
– Что делается? – буркнул тот.
– Как из мухи делают слона? Выдувают? Или подмешивают чего в корм?..