И лишь раз в год, в полнолуние того самого месяца, когда случилось несчастье, море выпускает свою добычу на поверхность, и мостом к берегу ложится дорожка лунного света. Но не всякому дано увидеть Город в ту ночь. И не всякий увидевший сможет ступить на лунный мост. И ни один из пришедших в Город доселе не вернулся обратно. Так и плавают смельчаки по дну морскому в обличии разных тварей, натыкаясь на стены и кляня глупое свое любопытство…
Когда у Йохана родился сын, старый винодел на радостях опустошил больше половины своего винного погреба, напился сам и напоил всю округу.
- Ай да я! Ай да молодец! Ай да мужик!
То было вполне понятно - Йохану шел шестой десяток, дочери его одна за одной повыходили замуж и покинули отчий кров, а супруга Анна, как полагали, давно уже вышла из детородного возраста. Посему получалось, что дом да виноградники, тяжким трудом и соленым потом нажитые, оставались без ухода. И тут - ребенок. Сын. Последняя отрада немолодых отца с матерью, яркая звезда на темнеющем небосклоне.
Справедливости ради стоит заметить, что о жене в хвалебной речи Йохана не было сказано ни слова. Это все он, он сам молодец и мужик, а жена так, пособила маленько, чего о ней говорить-то.
- Пейте, пейте за здоровье моего сына! - горячился Йохан. - За счастье! За удачу! Пусть растет быстрее!
Лилось рекой вино. Гостей собралось немало. Еще бы не собраться: выпивка дармовая, всего-то и надо пару слов вовремя сказать. Ну, или не вовремя. Ну, или вовсе промычать, авось поймут. Долго было потом мужикам, что вспомнить, а женам, за что их попрекнуть - никто в накладе не остался.
Говорили, видать, от души. А, может, положение звезд на небосклоне в тот день оказалось особо благоприятным, или Творец улыбнулся с небес, или иной какой благодатью судьба щедро одарила мальчишку. Даже засохшая лоза в его руках вдруг начинала цвести и плодоносить. Маленький Ян умнел на глазах. Все понимал, запоминал, повторял. Советы давал отцу с матерью. Впору было удивиться, ведь Йохан с Анной ничем, кроме житейской мудрости не отличались, да и странным было б, не скопи они этой мудрости к закату лет.
Не обошла стороной мальчишку удача - не в меру любопытный, он всюду успевал залезть, все опрокинуть, сломать и испачкать. Другой бы шею свернул, а Ян лишь синяками да царапинами отделывался. И вот что приметно: там, где старшим дочерям Йохан, не скупясь, отвешивал подзатыльники, а Анна, бывало, ремнем охаживала, Яна ругали, конечно. Оставляли без ужина, больше сами изводясь мыслями о голодном ребенке. На часок-другой в погребе запирали – в том самом, где в пузатых бочках зрело молодое вино. Темном таком погребе, с бахромчатой паутиной, с летучими мышами, ух, как интересно! Понятное дело, что янова любопытства подобные наказания не умаляли ничуть.
А объектов у этого любопытства было превеликое множество. Какая задачка сразу решалась, та становилась неинтересной, какая сложнее – только распаляла сильнее.
Было неподалеку от деревни место, где из моря близ самого берега торчали два камня. Большие камни, знатные. Солнце грело их раздутые от важности бока, волны почтительно лизали их подошвы. Будто наглое чудище, какое лишь в кошмаре и примерещится, поднялось со дна морского, широко разинуло пасть, да и кончился кошмар, истаяло чудище - лишь клыки остались, которыми успело оно за берег ухватиться.
Ну, казалось бы, камни и камни. Торчат себе из воды, и пусть их. Ан нет, те мнились особенными. Прежде всего, белые. А всякому известно, что белых, да с этакими огненными искорками внутри, во всей округе не сыщешь. Кому могло понадобиться тащить глыбины на безлюдный берег и громоздить их в волнах? Разве неведомое божество, проезжая на своей золоченой колеснице, обронило да и поленилось поднять.
Сторонились местные Белых Камней, мимо ходили с опаской, а ночью и вовсе старались обойти. Крюк, конечно, сделаешь, время потеряешь, да только ну их, каменюки эти. Береженого, как известно…