Я уже рылся в рюкзаке, ища еду, поэтому только кивнул, не сразу сообразив, что в темноте Ференц ничего не увидит.
— Давайте ужинать, — сказал я, чтобы хоть что‑то сказать.
Камней с историями у меня больше не было, к тому же давала знать о себе усталость. Поэтому я последовал примеру Давера — завалился спать, едва дожевав последний кусок.
Во сне я стоял перед своим домом. Тускло светила молодая луна. Пахло только что прошедшим летним дождём. Шелестел над головой в ветвях дубов и вязов легкий ветер.
Я обошел крыльцо и встал напротив окна в гостиную, так чтобы свет из дома не падал на меня. Народу внутри — не продохнуть. Бабушки и дедушки, дяди и тёти, двоюродные и троюродные братья и сёстры. Все при параде.
— Чего они празднуют? — спросил я.
— Твой день рождения, — раздался из‑за плеча такой знакомый голос.
Я повернулся.
— Привет, мам.
— Привет.
На ней самое любимое платье, светло — серое, из какой‑то новомодной ткани, с эффектом внутреннего свечения. При этом на ногах старые потёртые тапочки. Без туфель на каблуке она мне едва до плеча достаёт. Так я и смотрел на неё, сверху вниз, как на ребёнка. Она же строгим взглядом уставилась в окно.
— Вообще‑то до него почти полгода, — сказал я.
— Они празднуют день рождения нового тебя. Того, что увидел и пережил много плохого, но не сломался и не озлобился…
— А мне кажется, что и сломался, и озлобился, — вставил я.
— … и по — прежнему любишь и свой город, и свою семью, — закончила мама, не обратившая внимания на мои слова.
Что за дурацкий сон, подумал я.
— А ты почему здесь стоишь?
— Тебя жду, — ответила мама.
Я не нашелся, что сказать на это. Минуту мы стояли молча.
— Ты же на самом деле не моя мама, — сказал я.
Она отвернулась от окна и в первый раз посмотрела на меня.
— А кто же я? — спросила она с сарказмом.
— Ты Антон. Ну, то есть часть города…
— То есть, ты хочешь сказать — я похожа на мужика?
— Да причём тут похожа? Я совсем не про это…
— Родная мать, которая тебя родила и воспитала?
— Да я вообще не про это! — крикнул я.
— Не кричи на мать!
Она глядела на меня, сдвинув брови. Прямо как в детстве, когда я смотрел на неё сверху вниз.
— Все мы не люди… — сказал я тихо.
— Прекрати говорить глупости, — строго сказала она. — То, что мы не подвержены деструктивному и асоциальному поведению, не убиваем друг друга, наоборот, честно трудимся на благо общества, не говорит о том, что мы не люди.
— Ну вот ты и попалась. Вообще‑то ты должна была просто удивится такому неожиданному заявлению, — сказал я и проснулся.
Какой дурацкий сон, снова подумал я и огляделся. Я стоял внутри купола, в зале истукана. Сначала я поразмыслил о том, что слишком чётко осознаю, что нахожусь во сне, это больше похоже на историю. Потом — что мне теперь делать. Стоять здесь, пока не проснусь?
— Может ты подскажешь? — спросил я у статуи.
Великан покосился на меня.
— В том‑то и дело, что решить ты должен сам! — прогудел он.
Я аж подпрыгнул от неожиданности.
— Ты разговариваешь!
— Ты тоже, — сообщил истукан голосом столь низким, что от него по полу шла дрожь.
— Ну я‑то человек…
— Теперь да.
С виду он по — прежнему был обычной статуей, из камня или чего‑то похожего. Ни рукой, ни головой не шевельнул, только вперся в меня мертвым взглядом. Непонятно откуда голос идёт, губы‑то не двигаются…
— Это ведь ты со мной что‑то сделал? — сказал я после паузы.
— Я, — подтвердил истукан. — Меня заставили.
— Каким образом? — усмехнулся я. — Ведь ты не живой!
— Выходит, гуманность и сострадание присущи и мертвецам.
Я не понял, о чём он и сменил тему.
— И в чём я изменился? Чего во мне появилось, такого уникально — человеческого?
— В общем, ничего особо и не появилось, просто теперь у тебя появляются чувства, не заложенные программой. Твои действия невозможно достоверно просчитать. Твой хозяин отпустил тебя, потому что решил: ты никогда не пойдёшь на то, чтобы повредить ему. Вот только алгоритмы, заложенные им, могут в любой момент дать сбой. А когда именно — никто не знает.
— Кроме двоих… — прошептал я.
— Они тоже не знают — им это и не нужно. Для Дэнила и Чеслава важна лишь ситуация в конкретных, заранее выбраных, точках времени. Что происходит между этими точками — второстепенно.
— А я могу что‑нибудь изменить в этих промежутках?
— Конечно можешь. Но если ты реально что‑то изменишь, то они давно об этом знают.