А мгновением позже улыбка бесследно исчезла с его лица. Правильнее будет сказать, что её сорвало с лица, как ураган срывает крышу с попавшегося ему на пути строения. Она была — и вот её уже нет. И причиной этому послужило следующее: таможенник, который уже получил смертельное ранение, сумел сделать ещё несколько шагов и только после этого тяжело рухнул лицом вперёд, не сгибаясь, как подпиленный у земли ствол высокой сосны, но в тот момент, когда Канаев считал, что дело уже сделано, наверняка мёртвый таможенник, движимый скорее последними мышечными спазмами, чем осмысленным движением, выбросил вперёд руку с ножом и вонзил его в плоть Максима.
Низ живота и ноги полыхнули дьявольским огнём. Боль была настолько яркой и сильной, что у Канаева перехватило дыхание. Огонь полыхал в паху и густым потоком стекал вниз по внутренней стороне бедер, и дальше по голеням.
Медленно опустив взгляд вниз, Канаев едва удержался на ногах.
Там внизу в районе паха на форменных, синих брюках вспоротых неожиданно острым лезвием, стремительно разрасталось густое тёмное пятно.
Болезненная рана грозила ещё и значительной потерей крови. Нужно было немедленно искать надёжное место и оказать себе первую помощь, до того как он отключится и сможет стать лёгкой добычей для зомби. И таким надёжным неприступным местом был БТР таможенников.
Пошатываясь и прихрамывая, Максим шёл к бронемашине, оставляя за собой кровавые следы.
Оказавшись в утробе металлического монстра, Канаев первым делом задраил все люки и только после этого занялся осмотром раны.
Только спустив брюки, он смог оценить масштабы ранения.
Расстегнув ремень, ширинку, он спустил брюки, а затем и плавки, почти полностью поменявшие свой бледно серый цвет на тёмно-алый. Напитавшаяся кровью тяжелая материя скользнула по ране, и пах полыхнул дьявольским огнём с новой силой. Однако в следующий же миг, лишь бросив мимолётный взгляд на рану, Максим просто забыл о боли.
Он представшего зрелища его желудок свело судорогой, а в следующий миг просто вывернуло на изнанку, прямо на пол бронетранспортера.
Лезвие рассекло мошонку, при этом кожаный мешочек, сжавшись от боли, выдавил окровавленное яичко наружу. Затем лезвие, ни встретившее почти никакой преграды вонзилось глубоко в бедро, очевидно зацепив бедерную артерию.
Когда он причинял боль другим — он находил это довольно забавным, но когда боль коснулась его самого, это оказалось не так весело.
Понимая, что если он ничего не предпримет, то погибнет от потери крови в ближайшие несколько минут, Канаев извлёк из брюк ремень и, насколько позволяло его теперешнее состояние, неумело, лихорадочно дрожащими руками, затянул жгут.
Затем настала очередь самой неприятной раны. Неприятной настолько, что она не могла привидеться ему и в самом страшном безумном ночном кошмаре, которыми всегда изобиловал его сон.
Непослушными, дрожащими, словно у хронического алкоголика, пальцами Максим попытался запихнуть непослушное яйцо обратно через небольшой разрез в мошонку.
Но он так этого и не сделал. Искрящаяся темнота начала стремительно подступать к нему со всех сторон. Непосильная тяжесть плавно легла ему на плечи, до бесконечности увеличивая свой гнёт. Только лишь ещё начав падать, Максим уже не чувствовал себя, своей боли, вообще ничего…
* * *
Аркадий ничего не знал о родах, а если и знал когда-то хоть что-нибудь, то сейчас все это напрочь забылось, и всё же, что-то говорило ему о том, что всё идёт как-то неправильно.
Светлана продолжала находиться в бессознательном состоянии, а плод в её чреве обозримо передвигался под натянутой изнутри кожей, и это было совершенно не то, что он наблюдал когда-то, когда малыш иногда стучал ножкой.
Он знал о том, что нужно освободить низ живота, правда, с отключившейся Светланы это оказалось сделать не так-то просто — её тело, словно не имеющее скелета, безвольно заваливалось, то в одну, то в другую сторону.
Он слишком высоко закатал её просторное платье, оголив при этом тяжёлые сферические груди с большими пунцовыми сосками.
Затем снял с неё мокрые перепачканные плавки, а после остановился в нерешительности, не представляя себе того, что нужно делать дальше.
Внезапно он вспомнил о том, что для того, чтобы родить Светлане, необходимо тужиться, но так как она сейчас находилась в обмороке, то он обязан был привести её в чувства.
Он попытался сделать ей искусственное дыхание — не обращая внимания на следы засохшей рвоты, плотно охватив ртом её потрескавшиеся губы, затем выдохнул воздух из своих лёгких и тот с шипением и кровяными сгустками вышел из её ноздрей.
Запоздало, осознав свою ошибку, Аркадий зажал её нос и повторил попытку привести её в сознание.
Он раз за разом фанатично повторял искусственную вентиляцию лёгких, пока, наконец, не осознал всю её бесполезность, и смерился с тем, что это, похоже, непосильная для него задача.
Как раз в этот момент выпуклость начала самостоятельно перемещаться к низу живота.
Аркадий присел на колени, между её разведёнными ногами, ожидая всего, что угодно, только не того, что в итоге получил.
В лицо ему ударил тёплый фонтан из смеси мочи и крови.
Быстро оттерев глаза, и почти не обратив внимание на то, что только что произошло, Аркадий с ужасом наблюдал за тем как выпуклость под гладкой бархатистой кожей Светланы вновь начала возвращаться вверх к пупку. Внутри неё что-то ощутимо лопалось.
Затем вздыбившийся в центре живот начал набухать и когда уже казалось, что её кожа может растягиваться сколь угодно долго, плоть не выдержала и с влажным треском разошлась
В тот же миг с чудовищным воплем на устах, пришла в себя Светлана. Вскочив на ноги, она сбила с ног ошеломлённого Аркадия.
Из образовавшегося разрыва к её ногам что-то извиваясь рухнуло, а поверх этого нескончаемым потоком полетели кольца кишечника.
Какое-то мгновение Светлана ещё стояла на ногах, а затем ровно, как ствол спиленного дерева повалилась на спину.
Аркадий на коленях подполз к ней, так как сил встать у него уже не нашлось. Взглянув в её широко раскрытые глаза, он мгновенно всё понял. Взяв её руку в свои ладони, он тихо застонал, и по его перемазанному кровью лицу заструились слёзы.
Сейчас огромное зарево горя плотной пеленой застилало всё на свете.
Какое-то время он сидел, беззвучно сотрясаясь от рыданий и воплей, издать которые у него не было сил.
Внезапно Аркадий болезненно дёрнулся, словно от удара электротоком — он вспомнил о ребёнке.
Обнаружив в себе резервы сил, до этого скрытых где-то в недрах его тела, он подполз к вороху из внутренностей и порывистыми движениями стал разгребать эти влажные ещё тёплые кольца, издающие странный запах.
Наконец он откопал маленькое тельце и извлёк его на поверхность. Ребёнок был жив. Он двигался и молча глядел на своего отца.
Аркадий, прижал к груди его холодное темно-синее тельце, пытаясь согреть его своим теплом.
Всё это время из его покрасневших глаз неудержимым горьким потоком шли слёзы.
По мнению Аркадия, младенец был необычайно живым и сильным для своего возраста — он всё время силился вывернуться из его объятий и ухватить его за пальцы рук.
— Ты, наверное, хочешь кушать, малыш, — спросил Аркадий, и повернулся в сторону матери младенца, и его взгляд вновь заслонила непроглядная пелена слёз. Он вновь отвернулся, пытаясь совладать с новым приступом горя, пытавшегося передавить ему горло своими вязкими тисками, и надтреснутым голосом прошептал, — Потерпи… Потерпи немного малыш…
В этот миг за его спиной что-то пришло в движение, и шлейф из витков кишечника прошелестел мимо Аркадия.
Аркадий, обернувшись назад, увидел нависшую над ним Светлану.
Может быть, это ему лишь показалось (хотя перенапряжённое ужасами сегодняшнего утра сознание уверяло его, что нет), но он видел на её лице улыбку.