Спорыши свои по паркету потихоньку класть начала, прикипела к бабам и деточкам. А как кончилась война, так бабку её, кусочек лакомый, уволокли куда-то в дощатом ящичке.
Но бабуха не горевала, еды стало больше – мало ли какой кусок куда завалится? То мешок с мукой опрокинет, то сахарку слижет с полу, тарелок грязных видимо-невидимо… Теперь-то весь Дом был её.
Он быстро смекнул, что к чему. Шутка ли, жила-то земельная под боком, сила прёт несусветная, на таком месте и триста лет стоять можно, никакая гниль не тронет. Примирился с болотной жутью и тихонько смотрел на её проделки, пока вокруг бежало времечко.
Всё бы хорошо, да надоел бабухе скрип постоянный по панцирным кроватям, то молотками застучат, то паркет поднимут, а от того сквозит. Мужики-то с войны вернулись, а кто не вернулся, так понаехал, откуда ни пойми.
Завозилась в ней недобрая воля, стала тварь думать, чего ей не так? Привыкла она, что бабье с детишками Дом не неволят, ремонтов не делают, живут себе тихонечко, добра наживают, а мужики – сплошь стуки да дрыги наводят. Захмурилась.
Стало потихоньку в ней мутное нутрецо возбухать черным маревом. Нечисть, на то и нечисть, её-то дело, свои собственные законы выдумывать.
Понемножку, полегошку, мужичков-то она повывела: кому надула в нос плесени, кого с ума свела, кого надоумила жену прибить чуть не до смерти, снов ему напев про коварные измены. Творчески подходила к процессу, что по радио услышала интересное, то и сделала.
Всяко лихачила бабуха. Одного так на мороз выволокла, пока тот пьяный в коридоре спал, и тот прям у порога дома и замерз в минус 20. Второго, тоже пьяного, в ванне уморила, включив ему на голову горячую воду, пока тот, разомлевши, приспал лёжа в воде. Дом ей за то бормотал выговор, а бабуха только беззлобно ему ухмылялась.
Какие-то мужики уходили сами, чуя скорую смерть, редко кто вместе с семьями.Так и неплохо! Те кто уезжал, увозили с собой её спорышей. Маленькие и безвольные комочки не могли прорасти при мамке, а уж на новом месте, при хороших условиях расцветал невесть где ещё один маленький чудёныш, дорастая со временем до бабухи, волокушки, слепши, али домового, если повезёт попасть в приличный дом.
По первости Дом был рад такому исходу. Народу было немного, население – тихое и интеллигентное, на скрипочках играли, чай пили из кобальтовых сервизов, хорошо жили, да поизветшало всё… Бабы много дел не понаделают: то розетка заискрит, то проводка, то трубы капать начинают. На слесарей казённых какая надежда? Придут да уйдут, а беспорядок остаётся. Крыша течь начала, а в доме одни хозяйки. До того бабуха их выструнила, что и сами они на мужиков-то крысились, если кто и предлагал какую помощь.
Но жила от земли держала Дом справно, бабуха стерегла жилище и всячески помогала, если что совсем плохо шло.
В один прекрасный день вернулся и желтобрюхий сосед. Причем как-то сразу и вдруг, подъехали ЗИЛы, таскать начали в открытые воротца всякое добро, то приносили, то уносили… Бабуха, вспомнив чиновничьи разговорчики через стенку обрадовалась: один Дом хорошо – а два лучше.
Без жиличков в доме души нет, нет воли. Так, консерва из стенок стоит да спит, нет ему дела до мира, постоит-постоит, и развалится совсем. А тут вернулись людишки служивые, забулькали своими приказами, почтальон ходить начал каждый день…
Отгулял сосед новоселье, приосанился, оглянулся, осмотрел Дом с бабухой, да и сказал:
– Охохонюшки! Что ж ты, старый дурак, себе Бабью Яму вырастил? Теперь-то у тебя ни одного мужика не будет.
– Да маленькая совсем была, приблудилась.
– Приблудилась! Да если б ты щель не продрал, куда б она приблудилась?
– Что ж теперь-то?
– Да ничего. Их после войны в каждом квартале по две штуки. Беда, да не беда. Будем жить.
Бабуха, не перебивая и боясь соседовой государственной умности, сладостно подкатила глазки, прошептав себе новое имечко:
– Бабья Яма.
Так и жили потом, да до сих пор живут.
Мужичье в Дому не водится, коммунальное хозяйство держится силой земли-матери, сосед зажирел таким нажористым духом важности, что Бабья Яма смеет только через стенку петь чиновничкам свои сердечные песенки, а тем и невдомёк, отчего у них одно бабьё в работничках. Редко-редко, кто-то вздохнёт, мол-де повывелись настоящие мужчины, на что Бабуха в щели только кротко улыбается.
Мавка
Мавка жила на дне Обводного в старой раздолбанной девятке, улетевшей в канал ещё до реконструкции Американских мостов.
Город кругом был красивый, да она мало его видела: старалась не отлучаться, боясь оставлять своё жилище без присмотра. Как там люди говорят? Птичка улетела, место сгорело? Неровён час, понабежит всякой нечисти, воюй с ними потом. Раньше-то она дверку запирать могла, а теперь та заедать стала. Ну, понятное дело, коли мужика нет, то и присмотреть за хозяйством некому.