Тамара сидела на полу, прижавшись к плите, и смотрела как большая старая женщина, безобразно ругаясь, дёргала за плечо испуганного пацана с клюкой, пытаясь выволочь его из квартиры, а тот, виновато переводя взгляд с Тамары на бабку, не мог развернуться в узком коридоре, ворочая своим телом и телом скукоженного от крика брата.
– Нам позвонить надо было – голова мальчика начала мямлить.
– Зачем вам звонить, куда вам звонить?! – бабка орала в голос, прямо в лицо своего внука.
– Вова выпил коньяк, ему плохо стало, мне тоже плохо, я испугался, что он сейчас умрёт – мальчик говорил тихо, и как мог, силился совладать со своими конечностями и мычащим телом брата, опираясь на клюку, он схватил его крепко за рукав, и прижимая ближе к себе, развернулся, снова поглядев на раскоряченную Тамару. Бабка скривив рожу, поджала губы и хряснула закрывшемуся руками пацану подзатыльник.
– Что вы вообще на полу тут лежите, голая?!
От бессилия и злобы баба начала орать и на Тамару.
– Что там? Что там такое? – соседка с лестничной площадки, не выдержала и, боясь зайти, успокаивала свой страх собственным голосом.
– Да ничего! Внучата мои вышли, опять народ перепугали – бабка крикнула это в дверь. И обернувшись к Тамаре, снова начала своё требовательное:
– Чтоо вы тут голая лежите, стыда никакого нет, этож дети, понятно дело что интересно, вот и смотрят, а вы бесстыдница, к вам так все будут ходить! – уволакивая за собой своих сросшихся внучат, бабка загромыхала дверью и хлопнув ею, начала шумно хлестать их то ли рукой, то ли сумкой, кто-то из них тихонько завыл, а бабка в голос верещала про неблагодарных сук и больных уродов и кохозную пьянь.
Соседка, что-то говорила ей, но Тамара, уже не слушая, поднялась, перешагнула через лужу натекшую из тыкв и держась за голову, бросилась к двери, закрыв, закрыв её тут же на щеколду и замок.
Разрыдавшись, она спустилась по стене, села прямо в коридоре на натоптанный пол и начала горько плакать про свой испорченный выходной, про мерзкую сцену, про несчастных братьев, про разбитую голову и мучительный стыд, сразу про все, рыдая так, что соседка, услыхав это из-за двери, пошла к себе, накапала в стакан валерьянки, и постучалась в дверь пятнадцатой квартиры, дождавшись, когда первая волна истерики сойдёт.
Тамара открыла, но не сразу, соседка стучала снова и снова, и когда опухшая от плача женщина показалась в дверной щели, сразу сунула ей в руки стакан.
– Валерьянка. Это внуки Наталь Васильевны из восемнадцатой, сын-то помер у ней. Сиамские близнецы. Я их один раз только видела, они не выходят. Про них говорят и передачу снимали. Вроде как один напился допьяну без спросу, а второй пошёл к соседям позвонить в скорую, ну, вместе они пошли. А вот видишь, как напугали. Ты как, живая?
Тамара глотала пахучую воду и молча кивала. Жмурясь и смаргивая слезы прямо в стакан.
Продукты 24 часа
Егор шарахался по улице, не понимая, куда забрёл. Затусив на полночи в каком-то клубе в складах у Лиговского, он спустил наличку на разбитную деваху и в ноль посадил мобилу. Надеясь найти банкомат по пути, шёл наугад, вроде бы взяв верное направление.
Недавно в Питере, он не знал города, и хотел дойти хотя бы до знакомых мест. Вокруг было неприятно. Воняло пылью с дороги, район был старый, но какой-то хреновый, грязные фасады по-ночному редко лупили в темноту разнотемпературным светом из коммунальных окошек.
Немного пьяный, он шёл быстро. Опасаясь ненужных неприятностей, заранее переходил на свободный край тротуара, не поднимая глаз от асфальта, стараясь разминуться с встречными прохожими. Шёл, ругая себя за очередную дурацкую историю, в которую влип опять.
Одиноко было в чужом городе, но в этот вечер нестерпимо захотелось не быть одному. Про это место ему говорил кто-то из коллег, и Егор решил развеяться, хоть клубы и не любил. Деваха ему поначалу понравилась, как понравилась бы любая тёлка, которая заговорила с ним первой, но её пьяные выходки и визги на половину кабака вызывали стойкое отвращение. Пытался было утихомирить, но, нарвавшись на грубость, взбеленился и послал её, вызвав шквал кудахтанья всей бабской своры в их углу.
Уходя, спросил у курящих в дверях, далеко ли до Московских ворот, и ему махнули рукой в нужную сторону, сказав, что за час дойти можно.
Он шёл и немного морщился, вспоминая её смех, хлопья тоналки на уставшем лице, сладкие духи, и глаза густого синего цвета, оказавшиеся цветными линзами.
Вокруг была какая-то промзона, дорога по которой окончилась развилкой, упирающейся в шлагбаум, а другой стороной, уходящей в совершенно тёмную даль. Развернулся и пошёл назад, решив снова выйти на ту улицу, с которой повернул раньше. Ветер задувал неприятно, и нёс по небу клочковатые тучи, которые от чего-то были очень яркими, почти что сияя своими белёсо-желтоватыми комками посреди глубокого чёрного неба, в котором не было видно ни единой звезды.