Авак грезил объяснить природу этого явления, но, взрослея, чаще и чаще сталкивался с реальностью: теоретическая наука не нуждалась в прорыве и ниспровержении своих основ, люди были косными, замшелыми, и отказывались признавать очевидное, руководствуясь своими мифами – они жили иллюзиями той картины мира, которую признавали за истину. Проучившись три года он перевёлся на оптика, и последние курсы досиживал из упорства, изучая упругую деформацию волны в полупроницаемых мембранах. Преподаватели молча охреневали от задач, которые ставил перед собой этот армяшка, с тринадцати лет стоявший за прилавком то на рынке, то в магазине.
Защитившись, он сразу ушёл, оборвав все связи и знакомства, отказавшись от научной карьеры, о которой так долго мечтал. Он и правда понял, что есть вещи намного важнее собственного тщеславия – люди очень нуждались в том, чтобы кто-то защитил их от самих себя. Изредка, он поглядывал новости, в которых мелькали упоминания о тёмной материи и открытии гравитационных волн, но прочитывал их без сожаления, хотя и с большим любопытством.
Родители были рады его возвращению к делу и понемногу копили на квартиру для младшего брата, которому следовало обзавестись семьёй и заботиться об Аваке, если тому не повезёт найти жену из их рода.
В этот раз всё шло хорошо, он уже облачился в олимпийку, обычай предписывал заматываться в платок, закрывать кисти рук, лицо, голову, но они давно пренебрегали им в пользу простоты и удобства.
Старая растянутая куртка от спортивного костюма отлично справлялась с задачей, и ему не приходилось таскаться с ворохом отцовских тряпок, которые тот раньше носил во время обряда.
Оба хиндзайна были синхронизированы, и в их звуках он находил удовольствие, погрузившись в созерцание, он не заметил, как за его спиной откуда-то с улицы взялся русский, который оказался совсем не в том месте, и не в то время…
Очнувшись после танца, ему удалось устоять на ногах, не упав.
Медленно опустившись на пол, лёг на живот, приходя в себя, он никогда не знал, сколько кружился, полностью потеряв ощущение времени. Авак даже не сразу вспомнил про покупателя, но едва подумав о нём, удержался от того, чтобы сразу вскочить. Он знал, что изменить уже ничего нельзя, а резкая смена позы вызовет дурноту.
Отдышавшись, и успокоив гул в ушах, он перекатился на бок, и стянув олимпийку на шею увидел, что стало с его ночным гостем, не вставая с пола, Авак тут же горько разрыдался, ударяя головой о кафельный пол, он хотел болью хоть как-то заглушить свои страдания.
***
Отец приехал утром, к восьми, ещё с поворота заметив, что наружная дверь закрыта, он забеспокоился.
Открыв своим ключом, от толкнул дверь и сразу увидел сорванную задвижку. Авак мыл пол, нехотя возя шваброй по полу. По всему виду его было видно, что ночь выдалась несладкой. Опасаясь страшного, отец спросил его с надеждой:
– Ограбили что ли?
Авак отрицательно покачал головой, не поднимая глаз от пола, по которому он старательно размазывал белёсую жижу, похожую на овсяный кисель.
Старый армянин, опустив взгляд, увидел, что весь пол покрыт этими разводами, и несмотря на все усилия Авака, отмывать пол нужно было ещё очень долго.
– Покажи?
– В подсобку оттащил – сын ответил ему бесцветным голосом, совершенно равнодушно, обессилев от горя и вины, он уже теперь знал, что будет корить себя за это всю жизнь.
Отец закрыл дверь, и они оба прошли в чуланчик, где прямо на полу лежала бесформенная куча мокрой одежды, покрытая белыми плёнками и слизью.
Смотрели молча. Авак знал, что отец никогда такого не видел, и понимал его удивление. Отец не всегда был дервишем, у него был старший брат, а у того раза три или четыре такое случалось, вот только дядя и не любил об этом рассказывать.
– Мужик что ли?
– Да, молодой. Русский. Случайно зашёл.
– А что с него выпало? – в голосе старика зазвучало неуместное нетерпеливое любопытство, почти детское и наивное.
Сын неопределённо пожал плечами и указал в угол, там высилась целая груда мокрых и слизистых шоколадок «милкивей» и коробочки с чаем «золотая чаша».
– Аха-ха-ха! – не удержавшись, отец начал хохотать громко, на весь магазин, – с него выпали шоколадки с чаем?!
– Побойся Бога.
Авак сказал ему это сдержанно, но в его голосе звучал укор.
Старик тут же замолчал, закрыл глаза и затряс руками, шепча скорую молитву.
Примирительно подняв ладони, он поклонился сыну как старшему дервишу, и прошептал приличествующие извинения.