– Так ведь все мучаются, у нас половина отделения таких.
– Ну, они ж не помирают.
– Вот она умрёт, и отмучается. А всем остальным ещё сколько?
– А, да ну твою философию, Галь! Как скажешь вот иногда, так прям… – санитарка нахмурилась, скорбно глядя на иконку Спаса под стеклом, – Помилуй нас грешных.
Галя хмыкнула и пошла в процедурную, там, в своих хоромах она мельком посмотрела график назначений, который вывешивала старшая сестра на шкафчик, и начала собирать лоток со шприцами, думая о странности человеческой природы: казалось бы, ничем не примечательная старуха, без родственников и призора, брошенная помирать в больнице совсем одна – жалости в своём не предсмертном состоянии, ни у кого не вызывала. Более того, наверняка её чихвостили вслед все кому не лень: за старость, за медлительность, за непонимание, за запах, за некрасивый вид, за гречневые пятна на сморщенной коже… а тут вот-те нате, – помирать собралась, так все сразу и жалостливые стали, внимательные, на иконы глядят, богу молятся. Что-то было в этом странное, очень простое, и одновременно нелогичное, ей никак не удавалось ухватить эту мысль за хвост и додумать её до конца, беготня мешала.
***
Дважды она его уже видела, взрослый мужик, лёг в больничку на плановую лапароскопию, и уже бодрился после операции, шутил шутки с соседями по палате. Обходя всех по списку, к нему пошла последним, чуя взаимный интерес. Дяденька что ни на есть солидный, подходящих лет и, наверняка, – женат. Такие всегда совали в карман шоколадоньку с визиткой.
Не то что она искала кого, но услыхать в себе паскудный животный гул, пробивающийся из доисторических недр мурашками по коже, всегда было приятно. Поддразнить, поболтать, ушелестеть халатиком в закат, а на утро раствориться и забыть про него, как про череду всех тех мгновенных принцев, которых они с дежурными обсуждали в курилке или за чаем у сестры-хозяйки.
Войдя, Галина ответила на пару комплиментов, вежливо представилась и посмотрела на больного взглядом равнодушным и холодным, отчего пациент внутренне поджался, высчитывая свои шансы на успех. Увидев, что пузатик дал слабину и прогнулся, Галя, испытав его, тут же потеряла всякий интерес, мужчина за секунду преодолел путь от рыцаря подходящих лет до человека-кулька из больничной простынки.
Отталкивая его руку, ласково тронувшую её за бедро, она сказала:
– Что ж вы, Григорий, не похудели перед операцией? – указывая взглядом на его живот. – Неужели доктора не советовали? Нехорошо это.
– Что же нехорошо, Галина? – вкрадчиво понизив голос, вопросил этот вот. – Я в меру упитан, как и положено. Мужчина в самом расцвете сил, помните? – приподняв бровки, он глянул ей в глаза зазывно, одним лишь взмахом ресниц обещая злато-серебро и хрустальный терем.
Днём она заходила к ним, и он как-то сразу понял, что бабёшка одинокая, можно и подкатить, да вот увлечённый предвкушением охоты не заметил, как просчитался в игре, не совладав с лицом.
– Это оно, конечно, так, – Галя не возражала, – да вот только жирок ваш помешает швам сойтись, пейте меньше – кивнула она на бутылку невесть откуда взявшихся «минеральные воды» с тумбочки.
Уколола, закончив мерить ему давление, «постреляла» в лоб бесконтактным термометром, и, заприметив его неотрывный взгляд, как-то совсем не сдерживая брезгливости, потянула:
– Ооо, да у вас белки глаз совсем жёлтые. Завтра на обходе попросите у доктора капельницу, он назначит.
Поднимаясь, вынула из своей коробочки пластиковую ячейку с колесами для горе-любовника.
Осознав фиаско, да ещё и поданное в такой хамской манере, сановитый владелец «тойота камри», только ноздри раздул:
– Какой вы, Галя, неласковый медицинский работник. Докладную на вас надо писать. Вас тут не наказывают? – и неожиданно больно ударил её шлепком по попе, пока та, вставая, забирала с его тумбочки свои вещи.
– Сука, блядь. – сказала Галина, тихо, но явственно. Уходя из палаты она даже не обернулась на него. Соседи по палате, ожидавшие концерта похлеще, навострили ушки.
– Что ты сказала? А? Завтра пулей вылетишь отсюда, посмотрим, кто тут сука! – мужик храбрился, откинув простынку свою, хотел было бежать за ней орать в коридор, но резкая боль в месте операционного прокола остановила его, к горлу поступила тошнота, и голова, всё ещё тяжёлая от вчерашнего наркоза, сама потянулась к подушке.
– Ну чё ты, чё ты докопался до неё? Чё она сделала-то тебе – загундосил его сосед.