– Ага. Сам главное лезешь, и орёшь на бабу. Делать нехер что ли?
Мужичонка, увидев кворум несогласных, поморщился, и, закутавшись в свою накрывашку, молча лёг на бок.
Галя плакала в процедурной за ширмой, согнувшись на стуле. Беззвучно капая слезами на пол, щурила глаза, смаргивая капли с ресниц и кусала губы, пытаясь остановиться. Сколько раз такое было, сколько раз, а бесило каждый раз, как в первый. Только и оставалось, что с ненавистью трясти себя как куклу, содрогаясь от липкой гадливости снова и снова. Она быстро ударила себя по щеке, снова и снова, быстро, коротким шлепком пытаясь привести себя в чувство, совсем как мама в далёком детстве.
Дурная привычка, от которой она никак не могла избавиться: каждый раз, когда она презирала, унижала, стыдила себя, и в голове её роились, не останавливаясь, одни и те же повторяющиеся слова, – она била себя по лицу короткой, но сильной пощёчиной, прекращая поток навязчивых мыслей, каждый раз боясь, что кто-то увидит.
Отдышавшись, Галя всё-таки успокоилась, пресильно ущипнув себя за ляжку, до багрового синяка на утро. Она растворила в боли ненависть к себе, и вспомнила про бабку, ведь та в её-то года всяко больше дерьма повидала, чем медсестра в больничке со своими бесплотными надеждами и верой в хорошую жизнь.
Как-то вдруг сразу остервенев, Галина вскочила и начала судорожно собирать инъекцию. Вынув трамадол из запертого на ключ шкафчика, швырнула на стол тетрадь с росписями в получении препаратов, быстро переписала туда данные с упаковки, набрав из ампулы какую-то слишком уж лошадиную дозу, схватила дезинфектор, и, сунув шприц в карман, решительно пошла к двери. Но у самого выхода вдруг встала, и посмотрела на себя в зеркало.
Оттуда неё смотрела уставшая, взрослая женщина с большими черными глазами, крупным носом и губами, изогнутыми в скорбной гримасе. Злости в ней уже не было, только боль, всегдашнее унижение и бессилие гнева, который она не в силах выразить, проживала сейчас внутри себя, скручивая кишки в горячий узловатый комок.
Глубоко вздохнув, медсестра провела рукой по щекам, аккуратно вытирая влажные следы, и, разглаживая ранние морщины, немножко потёрла пальцем уголки глаз, боясь размазать тушь, подышала ещё, приводя дыхание в норму, и тихо выскользнула, стараясь придать себе как можно больше незаметности и естественности во время короткого прохода по коридору.
Никого не встретив, она зашла в лакшери, не вынимая руку из кармана халата, крепко держа спрятанный шприц.
Притворно заулыбавшись, она проговорила, не глядя на бабку:
– А я вам укольчик принесла.
Подходя ближе и усаживаясь на кровать, она нарочито весело и ласково продолжила:
– Как вы тут поживаете? Обезболивающее будем колоть?
Бабка хрипела при каждом вздохе, тяжело тянув воздух ртом, смотрела медленно переводя глазами с медсестры на шприц, затуманенным взглядом человека, который никак не может умереть. Клокочущий хрип раздавался при каждом вздохе – её лёгкие уже не раскрывались полностью, залежавшиеся в одной позе, они накопили внутри солёную муть мокроты и булькали жижей, когда рефлексы сухонького тела снова и снова давали мучительную команду продолжать дышать.
Пожевав сморщенными губами воздух своего горячего дыхания, больная немного покивала, словно бы уже не соображая, что делалось вокруг неё.
Галя достала шприц, сняла колпачок, и, протерев старушачью кожу, твёрдой рукой ввела иглу в вену, увидев, как внутри прозрачной жидкости взвилось кровавое облачко, растворившееся розоватой дымкой.
Медленно, очень медленно, как и положено в таких случаях, Галя нажимала на поршень. При струйном введении, высокая концентрация лекарства могла вызвать шоковое состояние и судороги. Ей не хотелось, чтобы бабка умерла при ней, ей было нужно, чтобы лекарство подействовало, и больная отошла без боли, чтобы хотя бы пару минут перед смертью, она могла перестать чувствовать эту тупую муку в правом боку. Любое движение вызывало спазм из-за растяжения фиброзной капсулы печени, натянутую воспалённой и гниющей изнутри связкой. Старухе было больно шевелиться, больно даже дышать, она словно застыла, превратившись в мумию самой себя, страдающую и сморщенную.
Сосредоточившись на движении, и контролируя каждую каплю, где-то на середине Галя вдруг поняла, что старуха совсем затихла.
Прервавшись, она подняла голову и посмотрела ей в лицо, тут же испугавшись. Пациентка смотрела ясно, внимательно, и улыбалась. Улыбалась чарующе широко, недобро и хищно, как улыбаются хозяйки собственного положения. Почуяв страх своей медсестры, бабуленька ухмыльнулась ещё слаще.