Медсестра уже в который раз пошла в лакшери, злая, как тысяча чертей.
Бабка лежала при свете, и Гале пришлось зажмурить глаза, привыкая к нему.
Свернув иконку вчетверо, она подсунула её под ножку, чтобы та, наконец, перестала стучать об пол, из-за катающейся по кровати старухи.
– Чтож вы бабушка не спите, отдохнули бы – Галя, хоть и злая на весь мир, понимала, что нет в том бабкиной вины, сняла недоконченную капельницу.
– Так помираю я – проскрипела ей бабка в спину.
Галя медленно обернулась.
Старуха, удивительно живучая, только что кряхтевшая и мычавшая стон своей непрекращающейся боли, уже вторые сутки мучившаяся на своём смертном одре, питающаяся капельницами и собственной мукой, продолжала говорить, сознательно реагируя на происходящее. Каждую секунду своего горячечного и жаркого страдания она проживала в полном и ясном разуме, что было особенно страшно.
Галя смотрела на неё во все глаза, сон слетел с неё, как рукой сняло.
– На-а! – Бабка чуть подняла к ней исколотую и окровавленную руку, хоть и дрожала, но держала её прямо, каким-то страшным усилием воли. Смотрела тяжело, пристально, своими мутными старческими глазами сквозь пелену слёз, мерцавшие прозрачной голубизной, посреди жёлтушных белков.
– На!
Медсестра, чувствуя волну надвигающегося ужаса, вдруг сказала, прогоняя страх звуком своего голоса:
– Ну давай. Дай мне! Что ты даёшь-то мне, ну?
Счастливая, радостная, почти детская улыбка, мгновенно проступившая на изъеденном морщинами лице повергла Галю в ступор.
Бабка улыбалась, растягивая губы до ушей, и ласково придерживала себя за правый бок, уже будто бы и не мучаясь. Поразившись мгновенной перемене, Галя стояла, едва не плача от непонимания происходящего. Старая ведьма чуть не в пляс не пошла от её слов. В палате всё донельзя провоняло старостью и смертью, находиться там было невыносимо, но Галя стояла, не понимая, что же ей делать. Старуха улыбалась, плакала, и смотрела на неё ласково, как на родную дочь, жмурилась, смаргивая слезы и кивая ей своей счастливой сморщенной мордочкой.
Двинувшись к двери, медсестра вновь поймала её взгляд, и уже собираясь идти за дежурным врачом, который обретался где-то в ординаторских, вдруг поняла, что бабка легонько отмахивается, как бы выгоняя Галю из палаты. Мол, всё, иди, не мешай.
Охренев от таких представлений, та, выходя, погасила свет.
Зайдя в сестринскую, она снова поставила будильник на половину шестого, и тут же легла, слушая в тишине, что происходит за стенкой.
Сна не было. Вдруг, она поняла, что бабка встала с кровати. Тяжело переступая по полу, Старуха пошла, по всей видимости, в туалет. Галя, поражённая несгибаемой волей, лежала, не шевелясь, и слушая, что же происходит в тишине, до жути боясь, что та пойдёт в общий коридор.
Но бабка вернулась, и снова легла на кровать, тихонько мыча колыбельку для своей погибающей печени.
«Трамадол-то её хорошо пробрал. Ничего себе, даже ходит»… Галя думала, понемногу погружаясь в сон. Старуха не шумела.
Отключившись будто бы на минутку, Галя проснулась по будильнику ровно в половину шестого.
Прежде чем встать, она, по давней привычке, потихоньку выпрямила ноги, закинув их на подлокотник. На диванчике она не могла вытянуться, и тело затекало. Полежав минутку, поднялась. На улице уже ездили редкие машины. На удивление, выспалась прекрасно, и проснулась без своего всегдашнего дурного настроения. Лёгкость какая-то играла в ней.
Уже было светло, быстро прибравшись, Галя, слушая тишину в коридоре и за стеной, начала краситься, но увидев себя в зеркале, только засмеялась – через всю правую щёку у неё шёл сонный замятыш от наволочки. Умывшись холодной водой, она всё-таки накрасила ресницы, но всю остальную штукатурку решила приберечь на потом.
Галина была совершенно уверена, что бабка уже умерла, и, собираясь, знала, что сейчас начнётся утренняя тягомотина, с которой нужно справиться быстро и чётко.
Первым делом, она пошла в лакшери.
Старуха лежала на спине, голова чуть скатилась на бок, и нижняя челюсть расслаблено отстала, открывая рот. Глаза были полузакрыты, и в них всё ещё поблёскивали остатки слёз, не высохших после ночной агонии, обострённые скулы, облепленные кожей внезапно показали Гале, как красива была эта женщина в молодости: вглядываясь, она нашла лицо даже смутно знакомым. Смерть всегда преображает людей.
Старуха, с момента появления в больнице, была перекошена рожей, страдание и гнев иссушили, обезобразили её, морщины путали черты, превращая лицо в напряжённую маску.