Я сразу сел на постели и огляделся. В комнате ничего не изменилось, только башмаки Дженни исчезли из-под стула. Я встал, подошёл к столу и откинул пару рушников. Под ними оказались блюда со свежим хлебом и сыром. Под третьим была крынка молока, и скажу, что я не пробовал ничего вкуснее в своей жизни.
— Рада узнать, что тебе лучше, Убийца, — раздался знакомый голос сзади. — Нет, нет, не оборачивайся, тебе рано ещё меня видеть.
— Хорошо, — согласился я. — Но слышать тебя и разговаривать с тобой я могу, а потому скажи мне своё имя, чтобы я знал, как к тебе обращаться.
Признаюсь, у меня внутри всё сжалось от собственной дерзости, потому что я давно догадался, в чьём доме нахожусь.
— Зови меня Садовницей, — ответила невидимка. — Подлинное моё имя лучше лишний раз не произносить, да и смысл, который в него вкладывают, заставляет неправильно ко мне относиться, а я всё-таки женщина и мне это неприятно. Так что лучше, когда меня называют соответственно профессии.
— Договорились, — согласился я с внутренним облегчением. — Тогда позволь узнать, любезная Садовница, Дженни это самая моя большая ошибка в жизни? Точнее, в жизнях?
— Судить о том, какая из ошибок больше, не дано даже мне, — ответила Садовница. — Если хочешь, я приглашу сюда ещё одну твою ошибку, а ты уж сам решай, какая из них больше?
— Да, пригласи, — проговорил я, внутренне жалея о своём любопытстве.
— Светланка, детка, зайди к нам, пожалуйста! — позвала Садовница.
Скрипнула дверь, которую я раньше не заметил, и в комнату вошла Светланка. Я сразу узнал её, а, узнав, попятился и сел на кровать, так-как ноги могли подвести меня сейчас.
Ей на вид было пять лет, хотя сейчас должно было исполниться уже семь. Крохотная тощенькая девочка-заморыш, одна кожа да кости, а ещё огромные глаза, которые всегда глядят в землю, и лишь изредка испытующе взглядывают коротко и быстро в лицо собеседника. Она была одета в точности, как тогда — в длинную грязненькую драненькую рубашку до колен из-под которой выглядывали чумазые босые ножки. И точно также неаккуратно были заплетены её торчащие, как попало косички на давно немытой голове.
— Садовница, — спросил я, чувствуя, что голос начинает дрожать, — это что же, значит, что она тоже…
— Умерла? Да, незадолго после твоего отъезда. Но её никто не убивал, просто перестали кормить за ненадобностью.
— Боже!
— Не зови его лишний раз — не любит! — предупредила Садовница. — Это тебе хороший пример, что начатое дело всегда надо доводить до конца. Ведь загляденье было, как ты начал, когда отбил её у поганого педофила и не побоялся, что он глава племени! Прям, как сейчас вижу его потроха, вылетевшие от твоего выстрела! Я тогда даже в ладони захлопала. А потом ты вдруг взял и уехал, а Светланку оставил с её давно слетевшей со всех катушек матерью. Ведь тебе же девочку отдавали, значит, надо было брать! От таких подарков не отказываются.
— Но мне её для утех предлагали, — попытался оправдаться я. — А я на дух не переношу тех, кто делает это с детьми. Я таких сразу… Ну, ты знаешь.
— Знаю, — согласилась Садовница. — И то, что ты тугодум, тоже знаю. Ты ведь понял потом, что так может случиться, потому что знал, что мать продаёт Светланку за миску жидкой похлёбки от которой даже собаки отворачиваются. Так что, когда ты прикончил ту мразь, то одновременно лишил мать и дочь источника пропитания. Ну, мать-то пристроилась к следующему борову за объедки, а на девчонку охотников не нашлось, слишком ярок был пример того, как закончил убитый тобой главнюк. Вот она и умерла от голода, тихо и быстро, потому что её и так кормили впроголодь. А взял бы с собой, была бы тебе дочерью. Было бы ради кого жить.
Я сидел, обхватив голову руками. Садовница была совершенно права, я и сам обо всём этом думал, но не поверил. Себе не поверил, успокоил себя, убедил, что всё образуется, ведь девочка и все остальные дети той общины пребывают среди своих, которые о них обязательно позаботятся. А я… Я ведь не могу заботиться обо всех подряд! Я — волк-одиночка…
— Не убивайся совсем уж, — проговорила Садовница мягче обычного. — Ошибки неизбежны, в том числе и фатальные. А ты, Светланка, иди, играй! Она целыми днями играет, и думаю, нескоро наиграется. Её тоже долго не отпущу. Отмывать и отмывать придётся такую душу, потом отогревать, причёсывать, приводить в порядок. Но это всё потом, а пока пусть играет — не наигралась при жизни.
— Ещё такие есть? — спросил я глухо, потому что у меня больше не было нормального голоса.