Кардинал надолго замолчал. Затем продолжил:
— Так я убил впервые. Потом, когда мы пошли выбрасывать тело, я содрал с его бедра лоскуток кожи и сохранил на память, как индейцы — скальпы. Протаскал я его с собой недолго — через несколько месяцев потерял, но я никогда не забуду, каков этот лоскут был на ощупь, пока сох, и каков он был на вкус — я засовывал его в рот и жевал краешек.
Короче, так мы и жили. Прикончили еще несколько клиентов — либо за богатство, либо за садизм. Мы были по-своему счастливы. Мать пыталась приохотить меня к наркотикам — наверное, для того, чтобы выманивать у меня деньги, ведь ей вечно не хватало на дозу, но я был не дурак: я отлично понимал, что от наркотиков бывает.
И вот однажды мы чересчур обнаглели — убили хахаля одной проститутки. Ужасная оплошность. У многих проституток есть любовники, мужчины, которым они преданы, мужчины, помогающие вспомнить, что мир состоит не только из разбитых надежд, жадных сутенеров и механических совокуплений. Мы не знали, что он из их числа, но это нас не спасло. Проститутка заявилась к нам со своими товарками. Они разрезали мою мать на части, разорвали в клочья прямо у меня на глазах. Медленная, кровавая процедура. Я наблюдал ее с начала до конца. Сам я отделался несколькими колотушками: я был маленький, щуплый, не умел говорить — словом, со мной им было неинтересно.
Тогда мне не было и шести лет.
С того дня я жил один. Мне было нелегко — меня вечно избивали, несколько раз насиловали — но я уцелел. Как-то перебивался. Не сдавался.
За время жизни в городе я много всякого слыхал и кое-что видал собственными глазами, но такую жуть… Казалось, передо мной инопланетянин, описывающий жизнь в какой-то другой, невиданной галактике.
— Мистер Райми, в детстве я сильно отставал в развитии. Также меня одолевали приступы гнева, — продолжал он все тем же бесстрастным тоном. — Мать, даром что учительница, так и не удосужилась научить меня говорить. Я сторонился людей — лишь по ночам выбирался в темные проулки и сновал по ним, точно немая, одинокая крыса. Я кое-как понимал, что говорят другие, но сам ничего сказать не мог. В лучшем случае хмыкал и мотал головой. Я был животным. Не мылся. Ходил в лохмотьях. Друзей у меня не было. Я дрался со всеми, с кем удавалось.
Драки были для меня единственным способом выплеснуть свои чувства. Только во время драки мне становилось хорошо. Даже в семь-восемь лет я был настоящим мастером. Я побеждал взрослых, несмотря на их возраст и жизненный опыт. Мое тело стремительно пошло в рост. Я освоил дубинки и лассо, ножи, яды и пушки. Однажды ко мне подошел один тип, лавочник, и предложил мне денег за то, чтобы я держался от его заведения подальше, — сказал, что я отпугиваю покупателей своим видом и вонью. В тот день я узнал, что такое рэкет, и больше не оглядывался назад.
В одиннадцать лет я познал женские прелести. Это было несложно: в кругах, где я вращался, более чем хватало проституток и безотказных наркоманок. Только руку протяни. Оказалось, что секс — приятная штука, почти такая же, как драки. Я трахался в любое время дня и ночи. Я до сих пор не понимаю, как можно заниматься сексом в определенное время. Я лично просто всегда пускал свой член в ход, как только он у меня вставал.
Как-то раз две проститутки предложили мне стать их сутенером. Как я уже говорил, я был крутой, но во многом отсталый — они думали, что смогут воспользоваться моей простотой. Зря думали. Я взял их под опеку и спустя пару месяцев обзавелся еще несколькими — но я был ничем не лучше других сутенеров. Честно сказать, я был хуже. Забирал у них почти все деньги, бил смертным боем за провинности, трахал их чаще, чем клиенты. Они ничего со мной не могли поделать — ведь они сами напросились, сами ввели меня в этот новый бизнес. Я был как валун на вершине холма, мистер Райми, — чуть подтолкни, и уже не остановишь.
Главной моей проблемой были деньги: они ко мне прямо липли, да так, что никакими силами не отделаешься. К четырнадцати годам я прямо и не знал, как поступить со своими богатствами. Я прятал их под камнями в разных уголках города. Мои клады частенько исчезали или я сам о них забывал. Но я не печалился: деньги — это же вода, нужны будут — еще достану. В банках и акциях я особо не разбирался, да и не нужны они мне были — я все еще не умел ни разговаривать, ни писать.