Полуживого пса подтаскивали к миске с водой. Вода была розовой от добавления крови. Крови чернокожего. К этому запаху и вкусу питбуль привыкал быстро, ему хотелось ещё.
Наконец наступала долгожданная свобода — питбуль оказывался впервые на улице. Завидев темнокожего человека, пёс вспоминал мучителя и инстинктивно нападал первым. Хозяин доволен: всё получилось. Отныне он под надёжной защитой собаки-убийцы.
Сегодня в штатах необходимо разрешение на содержание питбультерьера — теперь он считается оружием.
Крюгер стал отцом, и Мише, как водится, отдали лучшего из помёта голубоглазого щенка. Крюгер невзлюбил новенького — слишком ласковы с ним были хозяева. Ревновал. Но вскоре оттаял и сам привязался к малышу. Чувствовал родство? Вряд ли. Когда Файтеру — так назвали щенка — исполнилось три месяца, собаки уже были неразлучны. Маленький Файт не церемонился: ел из отцовой миски, отпихивая того в сторону, хватал за хвост и засыпал на его законной подстилке. Крюгер воспринимал проказы наглеца с олимпийским спокойствием, лишь изредка позволяя себе рыкнуть, словно выговаривая: «Пер-рестань шалить!».
Дни шли, и дружба меж собаками крепла. Щенок тосковал по старшему другу, когда того увозили на бой. Но Крюгер возвращался домой — без сил, с переломанными рёбрами и рваными ранами — и малыш Файт зализывал их и был рядом, пока отец не шёл на поправку.
Файту исполнилось полгода, и его купили. Миша жаловался мне на то, что уже не надеялся продать Файтера: собака породистая, дорогая, да и характер сложный. Не каждый решится завести такую.
Крюгер загрустил. Миша тоже сник: новый хозяин Файта обещал заходить, да вот пропал. Среди любителей-собаководов поговаривали, что он увёз перспективного щенка заграницу.
Всё реже я заглядывала к Мише — было много работы, а потом вышла замуж и переехала в другой город. С мужем мы завели собаку, о которой давно мечтали, — таксу Матильду. Только через три года выбралась в родной город. Разумеется, зашла к Мише.
Его семья встретила меня с радостью. Встречал меня и пёс. То был уже не бравый Крюгер, которого я знала раньше. Морда поседела, изменилась осанка, да и шрамов на шкуре прибавилось. Он узнал меня: приветливо постучал хвостом и вновь улёгся на старенькую подстилку.
Мы долго сидели на кухне, смеялись, вспоминали прошлое. Когда засобиралась уходить, Миша пригласил меня на последний бой старины Крюгера. Я согласилась.
В день боя шёл дождь. Мы ехали по просёлочной дороге: собачьи турниры — вне закона, их проведение не афишировалось, дважды в одном месте любители кровавого зрелища не собирались. От напряжения Крюгера трясло. Машина буксовала в грязи, приходилось останавливаться, а пёс дрожал всё сильнее. Миша подзадоривал его, но мне казалось, трясётся пёс не от предвкушения схватки, а от страха.
К моему удивлению, мы заехали во двор подмосковного пансионата. Там уже стояло десятка два машин с московскими, ростовскими и украинскими номерами. Вокруг ринга — квадрата из металлических щитов размером примерно три на три метра — толпились болельщики, всё больше мужчины. Спорили до хрипоты, возбуждённо делали ставки, выкрикивая имена любимцев, курили, и надо всем этим разгорячённым, потным людским месивом, над заплаканным лесом завис скорбный собачий вой.
Схватка между «кавказцем» и бультерьером подходила к концу. Я поднялась на цыпочки и меж плечами и шапками увидела ринг: какие-то клочья, кровавые лоскуты… А в самом центре — неистовый клубок оскаленных зубов и разодранных мышц. Я закрыла глаза. На мгновение захотелось ослепнуть, оглохнуть, пропасть, чтобы только не слышать, не видеть этой бойни. Но пришла очередь Крюгера, Миша, распихивая толпу, подтолкнул меня к самому рингу, и я уже не могла отвести взгляда. Меня словно парализовало.
Крюгер стоял в углу. Я не узнала собаку: злоба, ненависть, ожесточение обезобразили питбуля. Мышцы — натянутая струна, комок пены у рта, а в глазах жажда расправы, убийства. Тренер еле сдерживал пса. В противоположном углу стоял питбуль колоссального роста. Он был гораздо мощнее, да и моложе Крюгера, и, в отличие от соперника, он был хладнокровен. Пёс не сводил с противника спокойного взгляда голубых глаз. Всё вдруг стихло: болельщики с их искажёнными лицами, алчущие наживы хозяева, искалеченные псы, трупы побеждённых — всё отступило, смазалось, точно в расфокусе.