Испугавшись собственных мыслей, Сухарь судорожно перекрестился.
«Права была псина: слабак ты, Сухарь, и место тебе у…».
Погоди-ка… Сухарь вздрогнул. А откуда там псина взялась? Которую неделю снится один и тот же сон, но собака с куцым хвостом там появилась впервые.
Сухарь задумался. Что-то знакомое было в собаке из кошмарного сна. Дежавю, блин!
Дверь отворилась, и, благоухая ароматом из новой коллекции «Kenzo», в палату впорхнула жена. Выглядела она, как реклама бутика на Кутузовском: на плечах небрежно накинута соболья шубка, в ушах брильянты, на лице улыбка.
«Хоть бы прикинулась, что переживает, для приличия!» — обозлился Сухарь.
— Привет, дорогой. Ну как наши ножки? — словно прочитав его мысли, жена смотрела на Сухаря с жалостью.
— Нормально, — проворчал он. — Ты за деньгами опять?
— Зачем ты так, Сухарик! Я витаминчиков принесла, — жена обиженно протянула ананас.
— У меня этими витаминами весь холодильник забит. Когда мне их есть-то? На той неделе выписывают уже.
— Прекрасные новости! Знаешь, любимый, а я как раз на недельку в Париж собралась — на распродажу сумок. Я такой классный ридикюльчик из соломки с ракушками от Лулу Гиннесса присмотрела! Представляешь, там он процентов на семьдесят дешевле, — защебетала воодушевлённая жена. — Но ты не думай, я успею — на той неделе вернусь.
— Ясно, — выдавил Сухарь. — Сколько?
— Немного, тысяч сорок — пятьдесят евриков. Ты не волнуйся, Сухарик, я в этот раз по-скромненькому.
— Ладно, у Толяна возьмёшь, а сейчас отваливай. Устал я что-то. И чтобы дома сидела. Проверю!
— Конечно, дорогой, — просияла жена. — Ну я полетела. Мне ещё на обёртывание к семи, — дверь за ней захлопнулась.
«Хоть бы „спасибо“ сказала», — обиделся Сухарь и загрустил.
Опять вспомнилась прорубь…
Погоди, как она там говорила? Лулу какой? А ведь точно: Лулу её звали! — Сухарь аж подпрыгнул. Он вдруг всё вспомнил: и собаку, и хвост, и старушку…
Да, давно это было. Сухарь тогда совсем пацаном был, и Сухарём-то его в ту пору никто не звал — всё больше Кузькой.
Была у них в деревне старушенция одна, учительницей музыки в школе работала. Странная такая! Как-то на Первое мая на демонстрацию в шляпе с вуалью пришла, так её деревенские бабы на смех подняли. И была у этой старушенции собачка по кличке Лулу. Невзрачная такая собачонка — маленькая, криволапая, шерсть густая — всё дыбом стояла. Зато был у этой Лулу хвост красоты дивной: пушистый, белый с рыжим, загогулиной кверху торчал. Не собака — белка вылитая!
Невзлюбил Кузька Лулу. Уж больно важно свой хвост носила. Да и имя её на иностранный манер раздражало: у нас не Париж — деревня «Светлый путь Ильича».
И вот однажды изловили они с ребятами эту Лулу и решили за высокомерие наказать. Нечего расхаживать, точно павлин, по деревне! Взял Кузька топор и оттяпал Лулу хвост по самое некуда — один обрубок остался. И правильно сделал! После этого случая старушенция забрала собаку и из деревни уехала.
Давненько это было, сколько воды с тех пор утекло.
Сухарь лежал и думал про Лулу. А всё больше про хвост её пушистый. И вот ведь парадокс: вдруг ему Лулу эту жалко стало. Всю жизнь прожил и не вспомнил ни разу. А тут нате вам — жалость проснулась. А вместе с ней совесть. Стыдно вдруг Сухарю сделалось — аж зубами заскрежетал. И чем Лулу ему тогда помешала? Псина-то неплохая была, незлая…
— Здорово, Сухарь! — в дверях стояли Матвей и Мясо.
Мрачным кивком приветствовал Сухарь дружба нов.
— Тут такое дело, — замялся Мясо. — Ствол чистый раздобыть надо. Со всеми разобрались, Леший один остался. А ведь это он с прорубью замутил.
Набычившись, Сухарь молчал.
— Я понимаю, мы с этим делом затянули. Но сам знаешь, его не так просто найти — в бега подался. Но вчера пацаны его выследили. Он квартиру снимает у бабки в частном секторе. Завтра нагрянем, ствол только незасвеченный нужен. Ты бы позвонил Гитлеру, — Матвей с опаской взглянул на бригадира.
Сухарь лежал в подушках и двигал челюстями. Вид у него был внушительный. Кряхтя он медленно поднялся с кровати и, сверкая безумными глазами, пошёл на братков.
— Ты чё, Сухарь?! — не поняли пацаны и попятились.
Подковыляв на отмороженных ногах к перепуганному Мясу, Сухарь схватил его за грудки и, брызгая слюной, заорал:
— Для тебя я Кузьма Михайлович! Пошли вон, идиоты!! И чтоб никаких больше стволов!!!
Матвей с Мясом юркнули в коридор и, недоумевающие, скатились вниз по больничной лестнице.
Кузьма Михайлович вернулся в кровать и вперил в потолок меланхоличный взгляд.