Он задыхался, вспоминая ужасные картины.
— С этим все было бы быстро. — Он положил на стол руку, которая больше не дрожала. Под ней виднелся темный силуэт револьвера, «бульдога» сорок четвертого калибра. — Если придется применить его против кого-то или самого себя — исход только один. Это мой выход. Ну как, глупо? — Бер убрал револьвер. Текила кончилась. Он постучал пальцем по наручным часам «Омега-спидмастер» в корпусе из нержавеющей стали. — Вот он — итог моей семейной жизни. Жена подарила их мне на пятую годовщину свадьбы. Все, что у меня осталось. — Взгляд его стал совершенно безумным, он это чувствовал и понимал, что и Пол это видит.
— Эх, Фрэнк…
— Я здорово напился. — Сыщик встал из-за стола.
Ночь была непроглядной. Уличные фонари в городе либо разбиты, либо давно выключились, улицы темны и пустынны. Пол с Бером шли к отелю на автопилоте: сворачивали на одну улицу, смотрели, куда попали, возвращались назад и сворачивали на другую. На углу они наткнулись на проволочную изгородь, которая ограждала стоянку подержанных автомобилей. Они узнали это место. Неожиданно из темноты на ограду налетел ком черной шерсти с белыми оскаленными зубами. Из недр стоянки появились еще два желтоглазых сторожевых пса, которые издавали тихое горловое рычание и медленно двигались за Полом и Бером. Животные налетали на ограду в полуметре от них, останавливались и бросались опять. Пол инстинктивно отшатнулся, а Бер вдруг остановился и пошел на них. Он вцепился в ограду и зарычал, но его рык был ниже и страшнее, чем у собак. Его руки лежали на ограде, и собаки запросто могли покусать его, но вместо этого они испуганно шарахнулись назад. Собаки перебирали передними лапами и тихонько рычали. Тогда Бер залаял — душевнобольной человеко-мастиф. Пол встал рядом с ним и схватился за ограду. Он тоже начал лаять, но его лай больше напоминал взбесившуюся гиену. Собаки, ошалевшие от неожиданности и страха, заскулили и исчезли в темноте.
Оторвав побелевшие от напряжения пальцы от ограды, Бер захохотал. Затем к нему присоединился и Пол. Смех накатывал на них волнами. Они фыркали и подвывали, согнувшись и схватившись за животы. Постепенно мужчины успокоились и пошли к гостинице, где их ждал черный сон без сновидений.
ГЛАВА 33
Дон Рамон Понсетерра обедал один на веранде под черепичной крышей под аккомпанемент тихого журчания маленького фонтана и райское щебетание птиц. Креветки были отборные. Он неспешно отправлял вилкой в рот кусочки манго и печально смотрел на старческие пигментные пятна на своих руках. Осенью ему исполнится семьдесят. Его одногодки давно потолстели, полысели, ведя малоподвижный образ жизни, он же все еще был строен, подтянут, энергичен, с шапкой серебристых волос. И только эти проклятые пятна на руках, которые сливались в сплошной коричневый рисунок, похожий на брюшко речной форели, напоминали ему о возрасте. Их вид раздражал его, вызывал в воображении картины темных лабиринтов небытия, которое ожидает его, если немедленно не примет меры.
Как бизнесмен он завязывал бесчисленные знакомства с землевладельцами, торговцами, промышленниками, скотоводами, и все они считали Понсетерру таким же предпринимателем, как и они. И пока он не разменял пятый десяток, это полностью соответствовало действительности. Он был человеком обеспеченным, безупречно вежливым, всегда безукоризненно одетым. У него подрастали сын и дочери. Понсетерра владел землей, жертвовал церкви и спонсировал местные праздники-фиесты.
Но неожиданно для него самого с ним случилась перемена, наступило его «пробуждение». Оно совпало с его желанием перечитать классику. В трудах Сократа он наткнулся на концепцию «царя-философа». И хотя этот термин был не совсем приемлем для такого скромного человека, как он, дон Рамон осознал его истинность. Он сделал для себя вывод, что отдельно взятый человек может прожить жизнь в соответствии с заповедями высшего порядка, даже если все остальное вырождающееся общество не в состоянии их постичь. И вот теперь мало кто из окружающих знал или хотя бы догадывался о том, как ему удалось столь хорошо сохраниться. Эта тайна направила его размышления к мыслям о рубайо.[29]
За эти годы он повидал немало «жеребят». Сейчас всех этих мальчиков и не вспомнишь. Для большинства из них кратковременность пребывания у Понсетерры и неизбежное ухудшение здоровья делали невозможными длительные отношения. Это удручало. И все же были три мальчика, которые сыграли немаловажную роль в его жизни. Один прожил у него несколько недель, второй — уже месяцы, а третий — годы. Только эти трое могли стать его настоящими последователями. Еще в Древней Греции интеллектуальное общение между учеными мужами и их молодыми учениками и физическая составляющая этих отношений были сильнее любых других уз. И хотя многие мужчины заблуждаются, думая, что женщины, рожая от них детей, прокладывают им путь в бессмертие, у дона Рамона было собственное мнение на этот счет — жизненные силы он черпал у своих воспитанников.
Но, к сожалению, эти трое упустили свой шанс. Один из катамитов[30] покончил с собой. Даже сейчас дон Рамон видел бледный утренний свет в комнате мальчика, которого он обнаружил повесившимся на простыне. Второго, увы, пришлось наказать за нарушение дисциплины. А третий, о котором он сожалел больше всего, просто исчез, растворился в воздухе, и дон Рамон никогда о нем больше не слышал. Скорее всего он сгинул где-нибудь в пустыне. Страдания, которые эти события причинили дону Рамону, были слишком велики, чтобы он мог идти и дальше по избранному им пути. Но через некоторое время он почувствовал, что стареет, увидел покрытые паутиной кривые пальцы смерти, протянутые к нему, и понял, что нужно продолжать однажды начатое. Его призвание к развитию, к тому, чтобы стать идеальным человеком, каким он виделся великому Платону, снова дало о себе знать.
Поэтому несколько лет назад он начал скрупулезные поиски нового молодого спутника, который поможет ему навсегда победить смерть. Но, несмотря на создание сложной инфраструктуры (а следует признать, что его талант бизнесмена при этом никуда не делся и даже в таком тонком деле извлечение прибыли имело для него первостепенное значение) и целую сесть «пауков», которые ползали по всему земному шару, прилагая максимум усилий в поисках описанного им индивидуума, он уже почти оставил надежду его найти. До того момента, пока ему не привезли блондинчика.
Дон Рамон сделал глоток риохи. Вино было немного терпковатое. Он не очень любил молодые вина. Он не знал, как зовут рубайо, потому что никогда не интересовался их именами, не знал он и откуда его привезли. Все это нисколько не интересовало дона Района. Он видел — этот светится изнутри. Кто-то может подумать, что престарелого дона очаровали светлые волосы и белая кожа, но это было глупое, поверхностное предположение, которое могли сделать только непосвященные. Он обладал другим, исключительным качеством. Дон Рамон часами сидел с мальчиком в темноте. Общаться с ним, не зная языка, было трудно, но это не имело никакого значения. От него исходила такая аура, что слова были не нужны. Здесь речь шла о вечности. Даже просто находясь в одной комнате и дыша с ним одним воздухом, Понсетерра впитывал исцеляющую юность рубайо. Шанс, впрочем, был невелик, как и всегда. Чтобы не допустить ошибки, дон Рамон был с ним чрезвычайно осторожен, берег его и ждал только признаков молчаливого согласия, которое станет началом не только физического, но и духовного союза, призванного омолодить его. Прошло уже много месяцев, а он все еще терпеливо ждал. Он использовал других, чтобы удовлетворить свои плотские потребности, и, как всегда, после этого чувствовал себя невероятно молодым, энергичным. Но при этом ощущал и отвращение… Он не хотел осквернить этим рубайо. Нет, с ним он хотел только по обоюдному желанию. Если это у него получится, его ожидает вечная жизнь.