— Ты в порядке? — глупый вопрос, конечно, но что тут ещё спросишь, — почему от ребят ушёл?
— Какая разница?
— Для меня — никакой.
— Вот и там не было никакой разницы! И здесь никакой, — он, кажется был готов расплакаться.
— Воспоминания? Давят?
— Было бы что вспомнить. Да и кому это интересно, кроме меня?
— Тебе-то как раз выговориться не помешало бы. А мне всё равно нечего делать, тусовка там какая-то тухлая…
— Тухлая, — эхом отозвался Гром.
— Госпожа замучила?
Он посмотрел на меня — так одинокий старик мог бы глядеть на маленького ребёнка. В красных глазах (когда они успели из карих стать красными?!) стояли слёзы.
— Да ничего ты не понимаешь! — и уже тише, — Никто ничего не понимает, кроме неё. Ты думаешь, это больно, страшно? Я вообще-то в прошлой жизни в психиатрической лечебнице лежал, только не как ты, от армейки косил, а по-настоящему! Только вот, знаешь, за решётками душу вылечить нереально — только загнать боль вглубь — да поставить галочку, «здоров».
— Тоже мне, страдалец! — я попытался подколоть его, разозлить, вытолкнуть из оцепенения… Ничего.
— «Зависимое расстройство личности» — слыхал? Мне систематически сносить от Найт все эти насмешки, пощёчины и побои легче, легче, чем самому, своим умом жить и решать, что мне надо, а что — нет! Мне там, на земле, лежать в вязках и смотреть на небо сквозь решётки было легче, чем распоряжаться своей жизнью каждый ёбаный день!
— Как же ты?.. — но он уже не слушал меня, продолжал и продолжал перейдя почти на крик.
— Я когда из клетки вышел, месяца три ходил как пьяный, свобода, жизнь! Херня. А потом однажды, открывал балконную дверь, чтоб проветрить, а там стул стоит, на балконе. Кошак обоссал сидушку, вот я его туда на пару дней и выставил — проветриться. Балкон. Стул. И я такой просто взял и три шага сделал, ни с того, ни с сего. Три шага… Просто… На стул — на край ограждения — вперёд!
— Не просто так же, в самом деле!
— Просто так! Просто так! То, что меня могут из универа отчислить и с девушками не ладится, я только тут вспомнил — там как-то не до того было. Я думал, меня, самоубийцу, в ад отправят, когда тут уже память вернулась, ан нет. Дали домик в Городе — одноэтажный. А потом я Найт встретил, она всё поняла — сразу.
— Но ведь можно как-то иначе?
— Я только так чувствую, что живу. Что это не сон, не бред, что госпожа не обернётся однажды нашей пузатой фельдшершей и не начнёт расписывать, как меня откачивали. В этом мире, в том мире, в любом мире — есть только одна истина, одна настоящая вещь и одно-единственное доказательство жизни!
— Боль?
— Боль.
— Но унижать-то себя зачем? Ты же боевой маг, красава, а себя с грязью мешаешь!
— Я себя с грязью уже смешал — там, когда моё тело с характерным звуком упало во влажную весеннюю землю, в это месиво грязи, талой воды и оттаявшего собачьего дерьма! А головой об крышку погреба, так, что череп вскрыло. Никогда бы не подумал, что это выглядит так!
Знаешь, когда твоё тело даже санитары не хотят брать — и нанимают бомжей, чтоб те его каких-то пятьдесят метров несли до машины…
— Это в прошлом. Ты живой. Мы все живые, брат, не надо.
— Надо! — и он отвернулся к оку, достал из кармана пиджака маленькие наушники-бусинки.
«С каждым днём всё дальше,
Чья-то боль всё лучше,
Новый мир всё старше,
Каждый бой всё круче!
С миру по идее,
Мёртвому — землицы,
Молоту Христову
Не остановиться
А у малиновой девочки взгляд — откровенней, чем сталь клинка…»
Когда я уже уходил, он вынул одно «ухо», и спросил вдогон — Ты светлых не видел?
— Что? — я даже как-то опешил.
— Эмиссаров. Такие же, как наши в Городах.
— Мы же воюем! Вон недавно сколько пернатых укокошили!
— Это в Пустошах. А в городах, что наших, что их Городах, у посланцев дипломатический иммунитет, — Гром растянул губы в виноватой улыбке, будто только что вынужден был рассказать старый, пошлый и всем уже надоевший анекдот, — любому нашему могут предложить прощение, снисхождение и возврат в Город. Любому жителю Города — место в корабле до нас. Понимаешь, какая это всё хуйня! Пострелушки на нейтральной территории… Цирк! Весь мир цирк, и мы в нём блядские клоуны!
Я развернулся и пошёл к выходу. Зрелище сквернословящего пьяного ботаника вызывало у меня какое-то необъяснимое, почти паническое отвращение.
— Ах да! У Госпожи гостила последние дня три одна крылатая, — догнал меня его голос уже в другом конце коридора, — не видел, как она со стороны наблюдала за вашим награжденьицем? А? А?! И как на тебя смотрела — тоже не видел, сука?!
— Десять, девять…
Морду ему я так и не набил. Успокоился. Сам. И пошёл добиваться в кабак, где и встретил Её…
========== Глава 7. Демонёнок. ==========
«Фауст» — небольшой, но уютный бар совсем неподалёку от моего нового дома — я открыл для себя уже сравнительно давно. Уютная атмосфера, душевная музыка, хороший алкоголь. Стоявший за стойкой молодой немец улыбнулся и приветливо кивнул.
— Как обычно?
Я кивнул в ответ.
— Давно никуда не выбирался… Что нового? — поинтересовался я, глядя, как высокий стакан заполняется льдом.
— Из Городов три кораблика с беженцами пришли. Пятерых тут неподалёку расселили, портят мне теперь воздух, — пожаловался бармен, — грубые, глупые, как вы, русские, их называете… А, вспомнил! Гопники.
— У тебя-то им что делать? Культурно чуждое же для них заведение…
— Докапываться до всех и каждого, — хмуро проронил мой собеседник, откупоривая бутыль с ромом, — вчера чуть поножовщину не устроили, еле выгнал. Сегодня, глядишь повезёт.
— Повезёт?
— А ты вообще по сторонам не смотришь? Вон в углу!
Я обернулся и с удивлением для себя заметил компанию из четырёх человек. Ох уж эта моя внимательность! И впрямь трое чотких пацанчиков уверенно обступали и что-то угрожающе поясняли…
— Светлая? Тут?!
— Ну, тёмные в Городе крылатых тебя не особо смущали, — лениво пожал плечами немец, — эмиссары, типа, неприкосновенны и всё такое.
— Надо ей помочь! Хоть и враг, а девушка всё-таки! — воскликнул я изумлённо.
— Ша! Сиди! Эти трое только позавчера приехали, такие зелёные, что даже тебя зеленее!
Я пропустил последние слова мимо ушей, но доброму совету подчинился. На душе, впрочем, следующие полстакана было очень неспокойно.
— Всё! Капут задохликам! — радостно сообщил бармен. Я с удивлением бросил взгляд на это сборище и увидел, как двое дебилов заталкивают крылатую в туалет, а третий остаётся в зале постоять на стрёме.
— Они же её сейчас вдвоём изобьют и изнасилуют!
— Сиди! Попадёшь ещё под раздачу! — он пододвинул ко мне новый стакан с выпивкой.
Из уборной раздался грохот и громкий, но какой-то испуганный что ли, мат, плавно переходящий в визг. Дверь с грохотом распахнулась, чуть не сбив с ног третьего шакала. Впрочем, лучше бы он упал, а не попытался рыпнуться на крылатую. Звук этого удара был слышен, наверное, даже на улице. Светлая двинулась к нам, и я, надо признаться, немного запаниковал.
Уверенная походка. Прямая спина. Бледная кожа. Короткие светлые волосы. Асимметричная причёска. Льдистого цвета глаза. Острые черты лица, чем-то напоминающие нашего куратора и такой же оскал. Тонкие руки и изящные пальцы покрыты чужой кровью. Бармен поприветствовал её поклоном.
— Водочки, Ганс! — на стойку упало несколько крупных самоцветов.
— Ваша щедрость не знает границ, госпожа. Это куда больше, чем стоит вся водка в моём скромном заведении, — улыбнулся немец.
— Боюсь, тебе опять придётся устраивать ремонт, — она тепло улыбнулась бармену, — аккуратность всё-таки сложно назвать одним из моих достоинств.
— Вердамтешайзе! — выругался Ганс, глядя куда-то в окно. Входная дверь распахнулась с такой силой, что ударилась о ближайшую стену, а гостевой колокольчик оторвался и повис на одной пружине.
— Вот она! Там, у стойки! Эта сучка покалечила Павло и Гаврилу!