Съемка шла в павильонах в центре города, прямо тут же, за фасадами, вдоль которых гуляли военные патрули, она шла на пляже, за площадкой оранжевых столбиков, отметивших поле для дуэли и двадцать метров рельсов, по которым слева направо, справа налево сновала пузатая сверкающая камера, в упор нацеленная на облупленные хари кучки звезд в инвалидных креслах, для съемки поставленных на возвышение. Потом их отретушируют кадр за кадром, снимут один изъян за другим, и, наполовину затертые, они пойдут украшать стены Города, и никто не узнает, что в этот день ветер с моря дул так, что песком забивало колеса кресел-каталок. Съемки шли и в море, на южной оконечности бухты, где позелененная тенью берегов вода ворочала мертвые деревья, чьи распухшие и перекрутившиеся от воды руки, казалось, о чем-то молили или грозили лодкам, позировавшим для невидимой отсюда съемки. Опять раздался звонок, можно было ехать. Анна посмотрела, как съемочная группа перебирается дальше в глубь городка, и пожала плечами. Рабочий материал погонь для голограммных игр, потом из кадров вырежут головы актеров и приставят голову зрителя. Погони и убийства — в Херитедже ничего другого и не снимали. Голограммы-стрелялки, голограммы-порнуха, голограммы-сопли в сиропе. Голограммы убийств голограмм отцов. Голограммы зла. Голограммы добра. Голограммы мести.
Машина тронулась, и они проехали через поле битвы из серого песка. Они ехали, а убитые собирали кишки, вставали на ноги и шли занимать очередь в ближайший «Старбакс». Кто-то из статистов стукнул кулаком по капоту — убирайся быстрее. Другой бросил окурок в заднее стекло. Анна Вольман опустила стекло и стала ругаться. Шофер прибавил ходу.
Они проехали декорации «Субтекса», один в один повторявшие авеню Z. Пятеро из шестерки уродов криво и косо сидели на стульях вдоль тротуара. На спинках золотыми буквами красовались имена персонажей.
Хромой. Безногий. Альбинос. Карлица. Слепой. На них были зеркальные очки. Они скучали. Орали на ассистентов. Телохранитель держал над альбиносом зонтик. Пустили дождь, потом режиссер сделал знак освободить площадку.
С другой стороны на пляже с низкой водой две крошечные женские фигуры развеивали по ветру прах. Потом переставили камеру. Женщин снимали издали. Пепел снимали вблизи. Три раза подряд прах в урне меняли на новый, и три раза урна выпускала его на ветер, и Сид понял, что все это просто повод снять море — море в сочетании с солнцем.
Они подъехали к пикету забастовщиков.
Сотня статистов заняла оба тротуара и проезжую часть до поворота наверх, к отелю. Перед оградой, окружающей административные здания студии, три ряда военных стояли наготове с оружием и противоударными щитами.
Статисты были одеты в кретинские костюмы и держали плакаты с требованиями, у большинства на головах были голубые мешки с прорезями — облегченный вариант колпака палача. В рядах демонстрантов оружия видно не было.
«Долой безликость!», «Звезды вон!», «Долой замедленную съемку и монохромный флешбэк!», «За отмену хеппи-энда!», «Одинаковые сэндвичи для всех!», «Даешь формат 35-мм!», «Да здравствует монолог и крупный план!», «Не желаем быть толпой!».
Враждебность возникла сама собой, набухла и сдетонировала в тот момент, когда машина въехала на запруженную людьми дорогу. Анна Вольман приказала немому шоферу не миндальничать. Ехать по толпе, — одного-двух задавит, какая разница? Массовка — дело наживное. Они ж не люди. Полетели проклятия. Массовка окружила машину. Натужный рев мотора как будто подстегивал митингующих. По корпусу стали бить плакатами и кулаками. К стеклам прильнули лица — грубо размалеванные, что никак не сочеталось с их яростным выражением, — либо непроницаемые маски. Анна Вольман сидела в кресле машины спокойно, не выказывая ни малейшего опасения. Она не выказала опасения и тогда, когда клоун обломал верх транспаранта и засадил древком — на самом деле штативом из базальтового волокна — прямо по ветровому стеклу.