С момента приземления и до прибытия в эту сырую комнату его охранники воздерживались от провокаций или от битья. Видимо, надоело однообразие — приближался фейерверк реального праздника. По крайней мере, так думал Сид, и тут перед ним предстал главный герой дня, новый заклятый друг, назначенный ему на ближайшие часы — возможно, последние.
Человек в черном. Старший. Тот, кто выражался пристойно.
Сид почти поверил. Почти поверил, что отделается этим.
Его положили на скамью, составлявшую по традиции единственный предмет мебели в камере. Анальгетик уносил его куда-то, он даже не чувствовал, что лежит. Он как будто парил. И в следующую секунду скамья словно проваливалась. Сид шевелил разбитыми пальцами. Осматривал синяки и вспухшие следы от ударов на ребрах. Действующими пальцами левой руки провел по ожогам и ссадинам. Ощупал свои причиндалы. Все на месте. Он несколько раз трогал их с тех пор, как его отправили в камеру, и каждый раз, находя все в том же виде, в каком их оборудовала природа, снова испытывал волнение. Сердце снова наливалось безмерной признательностью к жизни — как на нее ни наговаривай, а все-таки она щедра, раз он по-прежнему — мужчина.
Изоляция в камере была плохой, из секции подопытных доносилось хныканье, бред и нечленораздельные крики. Теперь он знал назначение Лабораторий — Лабораторий, которые никто и не закрывал. Телами распоряжались так же, как ими распоряжались всегда. После долгой инициации в руках громил кого-то отправляли в рабство. Проституция или Охрана информации. Сотрудники БОИ, за исключением некоторого числа добровольцев, работавших в Профилактике самоубийств, были бывшими узниками Лабораторий. Остальные в большинстве своем шли на научные цели. Не важно, что они еще были живы. Человек без прав — не человек, он всего лишь пищеварительная система с разумом. Этические нормы никто не нарушал. Нет закона, защищающего честь и достоинство пищеварительной системы.
Души тоже шли на научные цели.
— Мы хотим знать то же, что знаете вы.
Сид кивнул — медленно. Старший включил все лампы, все вентиляторы, открыл оба окна. Подручный придвинул стул. Старший лично налил ему чашку кофе и стакан воды. Кофе был хороший и горячий, лампы струили ватный свет, сквозняк немного разогнал спертый воздух, и в открытые окна доносился отзвук моторов и большой дороги, напомнивший Сиду о том, что свобода совсем рядом, что она продолжает существовать прямо тут, за стенками. Да, он ощущал почти комфорт. Добрый взгляд офицера, несмотря на отсутствие у него черт лица, играл в этом не последнюю роль. Сид знал, что такие хуже всего, — те, что не пачкают рук, те, что в нужный момент как будто сочувствуют корчащейся от боли жертве, словно досадуют, что вот, мол, до чего пришлось дойти. Но пока что ничего не было сказано, и общий настрой был такой, будто вопросы агента БОИ были просто беседой.
— Собственно говоря, это не допрос, — сказал агент, — вы располагаете малым количеством информации, которая представляет для нас интерес. С формальной точки зрения вы не можете знать больше, чем мы. Когда я говорю «мы», я говорю не обо мне и не об учреждении, которому служу… Вы, конечно, понимаете, на что я намекаю?
— Нет, — ответил Сид, немного нахмурившись, с одной стороны, потому что действительно не понимал намек, а с другой стороны, потому что спрашивал себя, а не начался ли допрос.
— Тем лучше, — сказал агент, но Сид как будто уловил некое разочарование, мелькнувшее на его лице без ресниц и без век.
Мужчина открыл компьютер, постучал по клавиатуре. Снова заговорил, посматривая на экран краем глаза: там загружалась какая-то программа. Позади него трое подручных по мере сил справлялись с бездельем — моргали и переминались, как спутанные кони в жару.
— Ваше преступление — не проступок в чистом виде, а некоторое состояние, которое можно изменить. Это состояние является знанием. Попросту говоря, вы слишком много знаете. Мы должны понять масштаб этого вредного знания и потом вынесем вам соответствующий приговор. С двойной целью. Чтобы наказать вас и чтобы помешать вам творить зло. Сам я ничего не знаю. Не знаю официально. Тот факт, что мы охраняем информацию, не означает, что мы располагаем ею, — так шоферы инкассаторских машин никогда не видят денег. Я буду вести эту беседу, но ответы будут всего лишь передаваться через меня. Всячески рекомендую вам откровенность. Того, что вас оценивает и слышит, не обмануть ничем. Там знают больше вашего. Там знают всю истину о вас и о том, что вы хотели узнать так сильно, что глупейшим образом подвергли себя смертельной опасности. Пытаясь солгать, утаить или сфальсифицировать, вы попытаетесь обмануть абсолютное знание. Вы попытаетесь обмануть саму истину.