Сейчас она встала на колени и открыла его. Та же самая одежда, аккуратно сложена между слоями бумаги: школьная форма, практичные кофты и джинсы, еще более формальные рубашки и юбки, а под ними то платье, про которое Клэри в первый раз подумала,что оно было свадебным. Она его вытащила. Сейчас, когда она ближе познакомилась с Сумеречными Охотниками и их миром, она поняла, что это было за платье.
Траурная одежда. Белое, простое платье и такой же пиджак, с серебряными траурными рунами, выведенными на ткани – на манжетах, практически невидимый рисунок птиц.
Цапли. Клэри аккуратно положила одежду на кровать. Она могла видеть, в своем подсознании, как Аматис носила это платье, когда умер Стивен Эрондейл.
Как она ее надевает, расправляет ткань на платье, застегивает жакет на все пуговицы, все для того, чтобы скорбеть по мужчине, за которым она больше не была замужем. Вдовья одежда для той, которая не могла называть себя вдовой.
– Клэри? – это была мама, прислонившаяся к дверному проему, и наблюдавшая за ней, – Что это… О. – Она прошла через комнату и прикоснулась к ткани на платье, и вздохнула. – Ох, Аматис.
– Она никогда не переставала любить Стивена, правда? – спросила Клэри.
– Порой так случается, – рука Джослин перешла от платья к волосам Клэри, с материнской нежностью убрала их назад. – И нефилимы, наша любовь склонна быть безграничной. Влюбиться раз и навсегда, умереть от горя из-за любви – мой старый учитель, бывало, говорил, что сердца нефилимов как сердца ангелов: Они чувствуют всякую боль человека и никогда не исцеляются.
– Но ведь ты разлюбила. Раньше ты любила Валентина, а сейчас ты любишь Люка.
– Я знаю, – Джослин посмотрела вдаль. – Этого не случилось, пока я не начала проводить больше времени в примитивном мире и не стала понимать, что многие люди совсем не так воспринимают любовь. Я поняла, что любовь может прийти не единожды, что твое сердце может исцелиться, что ты можешь полюбить снова и снова. И я всегда любила Люка. Я могла этого не знать, но я любила его. – Джослин указала на одежду, что лежала на кровати. – Тебе следует надеть траурный жакет, – сказала она. – Завтра.
Пораженная, Клэри сказала:
– На собрание?
– Погибли Сумеречные Охотники и обратились во Тьму, – сказала Джослин. – Каждый погибший Охотник был чьим-то сыном, братом, сестрой, родней. Нефилимы – одна семья, но … – Она прикоснулась к лицу своей дочери, ее собственное выражение было скрыто тенями. – Поспи немного, Клэри, – сказала она. – Завтра предстоит долгий день.
После того, как за ее матерью закрылась дверь, Клэри переоделась в ночную сорочку и покорно забралась в кровать. Она закрыла свои глаза и попыталась заснуть, но сон так и не шел. Перед ее закрытыми глазами продолжали взрываться образы, словно фейерверки: ангелы, падающие с небес, золотая кровь, Итуриэль, закованный в цепях, со своими слепыми глазами, рассказывающий ей о рунах, которые он посылал ей на протяжении ее жизни, видения и мечты о будущем. Она помнила свои сны о брате с черными крыльями, с которых стекала кровь, и который шел по замерзшему озеру.
Она отбросила одеяло. Ей было жарко и все чесалось, слишком напряжена, чтобы спать. После того, как она выбралась из кровати, Клэри спустилась вниз в поисках стакана воды. Гостиная была в полутьме, тусклый свет от ведьминого огня пробивался из коридора. Из-за двери были слышны тихие голоса. Кто-то не спал и разговаривал на кухне. Клэри с опаской шла по коридору, пока мягкий шепот не начал казаться знакомым. Сначала она узнала голос мамы, натянутый от волнения.
– Я просто не понимаю, как она могла оказаться в шкафчике, – говорила она. – Я не видела ее с тех пор… с тех пор, как Валентин забрал все, что у нас было, тогда в Нью-Йорке.
Заговорил Люк:
– Разве Клэри не сказала, что она была у Джонатана?
– Да, но потом она должна была исчезнуть в разрушенной квартире, не так ли? – голос Джослин стал громче, когда Клэри дошла до двери кухни. – В той, где была вся моя одежда, что Валентин покупал для меня. Будто я должна была вернуться назад.
Клэри стояла тихонько. Ее мать и Люк сидели за кухонным столом, и Люк гладил ее по спине. Клэри рассказала своей матери все о той квартире, о том, как Валентин наполнил ее вещам Джослин, тем самым удостоверяя, что однажды его жена вернется, и будет жить вместе с ним. Ее мама спокойно выслушала, но было ясно, что эта история ее расстроила намного сильнее, чем думала Клэри.
– Теперь его нет, Джослин, – сказал Люк. – Я знаю, это может казаться наполовину невозможным. Присутствие Валентина всегда так остро ощущалось, даже когда он прятался. Но он на самом деле мертв.
– А вот мой сын нет, – сказала Джослин. – Ты знаешь, я привыкла доставать эту коробку и плакать над ней, каждый год, в день его рождения? Иногда я вижу сны, о мальчике с зелеными глазами, мальчике, которого не травили кровью демона, мальчика, который мог смеяться и любить и быть человеком, вот какого мальчика я оплакивала, но этого мальчика никогда не существовало.
Выговорись и выплачься, подумала Клэри. Она знала, о какой коробочке говорила ее мать. Коробка, которая служила памятью о ребенке, который погиб, хотя все еще и жил. В этой коробочке хранились локон волос малыша, фотографии и крошечная туфелька. Последний раз, когда Клэри ее видела, она была у ее брата. Должно быть, Валентин отдал ее ему, хотя она никогда не понимала, почему Себастьян ее хранил. Едва ли он был таким сентиментальным.
– Тебе надо будет рассказать Конклаву, – сказал Люк. – Если это как-то связано с Себастьяном, они захотят знать.
Клэри почувствовала, как внутри все похолодело.
– Я бы хотела, чтобы мне не пришлось, – сказала Джослин. – Как бы я хотела выбросить это все в огонь. Я ненавижу осознавать, что это моя вина, – взорвалась она. – Ведь все, чего я хотела, это защитить Клэри. Но больше всего я боюсь за нее, за всех нас, из-за кого-то, кого не было бы даже в живых, если бы не я.
Голос Джослин стал ровным и горьким.
– Надо было убить его еще когда он был ребенком, – сказала она, отклоняясь от Люка на спинку стула, и теперь Клэри могла видеть, что лежало на кухонном столе. Это была серебряная коробочка, такая же, как Клэри ее и помнила. Тяжелая, с простой крышкой и инициалами Д.К., выгравированными сбоку.
Утреннее солнце сверкало на новых воротах перед Гардом. Старые, как считала Клэри, были разрушены в сражении, которое уничтожило большую часть Гарда и спалило все деревья вдоль холма. За вратами она могла видеть Аликанте, блестящую воду каналов, демонические башни, вздымающие вверх, туда, где солнечный свет заставляет их мерцать, словно слюда, сверкающая на камне.
Сам Гард был восстановлен. Огонь не разрушил каменные стены или башни. Вокруг него до сих пор стояла стена, новые ворота были изготовлены из тяжелого чистого адамаса, который обрамлял демонические башни. Казалось, что они были сделаны вручную, их линии изгибались вокруг символа Совета – четыре С[2] в квадрате, означающие Совет, Завет, Конклав и Консул. Изгибы каждой С подразумевают символ одного из представителей нежити. Полумесяц для волков, книга заклинаний для магов, кремневый наконечник стрелы для Фейри, а для вампиров – звезда.
Звезда. Она не могла придумать сама ничего иного, что символизировало бы вампиров. Кровь? Клыки? Но в звездах было что-то простое и утонченное. Они были чем-то ярким во тьме, тьме, которая никогда бы не была освещена, и звезды одиноки так же, как и что-то, что никогда не умирает.
Клэри скучала по Саймону, что причиняло острую боль. Она была уставшей после бессонной ночи, и ее эмоциональные силы были на нуле. Не помогало и то, что она чувствовала себя так, будто на нее устремлены взгляды врагов. Десятки Сумеречных Охотников толпились вокруг ворот, многие из них были ей незнакомы. Многие украдкой бросали взгляды на Джослин и Люка, некоторые подходили к ним, чтобы поприветствовать их, тогда как другие оставались в стороне, глядя на них с любопытством. Джослин, казалось, сохраняла спокойствие, прилагая к этому некоторые усилия.