— Уверен, — выдавил Дарден, — уверен, туг какая-то ошибка.
Печальным голосом, со странно скорбным и луноподобным лицом, Дворак ответил:
— Ошибки действительно были совершены, но все тобой. Снимай одежду.
Дарден попятился — прямо в кожистые руки плесневелого народца. Съежившись от их прикосновений, он отпрыгнул вперед.
— У меня есть деньги, — сказал он Двораку. — Я дам тебе денег. У моего отца есть деньги.
Улыбка Дворака стала печально нежнее и нежно печальнее.
— Ты тратишь попусту слова, когда их у тебя осталось так мало. Сними одежду, или они сделают это сами.
Он поманил грибожителей ближе. В их рядах зародилось угрожающее шипенье, когда они подошли ближе, еще ближе, пока уже было некуда деться от пронзительного запаха гнили, от шарканья их шагов.
Дарден снял ботинки, носки, штаны, рубашку и белье, аккуратно складывая каждый предмет, пока в темноте не забелело его тело, и на мгновение ему показалось, что он поменялся местами с Живым святым. Как бы ему хотелось увидеть сейчас волосатого семяизвержителя, который пришел бы ему на помощь, но на это нечего было и надеяться. Невзирая на холод, Дарден не обхватил руками бока, а прикрыл ими пенис. Что значит сейчас целомудрие? И все же он поступил именно так.
Дворак придвинулся ближе, сгорбился, дернул рукой за веревку, а острием ножа подтянул одежду к себе. Обшарив карманы, он забрал оставшиеся в них монеты, а вещи перебросил себе через плечо.
— Пожалуйста, отпусти меня, — взмолился Дарден. И удивился, услышав в собственном голосе лишь тень дрожи, лишь тень страха. Кто бы предположил, что на пороге смерти он будет так спокоен?
— Я не могу тебя отпустить. Ты больше мне не принадлежишь. Ты ведь священник, правда? За кровь священников они хорошо платят.
— За мной придут друзья.
— В этом городе у тебя не друзей.
— Где женщина в окне?
Дворак улыбнулся с таким самодовольством, что у Дардена перевернулся желудок. Вспыхнув из искорки, вверх-вниз по позвоночнику растекся гнев, Дарден скрипнул зубами. Ворота кладбища распахнуты. Когда-то они с Оливкой бегали по кладбищам, провонявшим старым металлом и древними технологиями. Разве не туда хотят загнать его серошапки?
— Именем Господа, что ты с ней сделал?!!
— Не больно-то ты умен, — проскрипел Дворак. — Она все еще в «Хоэгботтон и Сыновья».
— В такой час?
— Да.
— Поч-ч-чему? — Страх за нее пронзил его глубже гнева, заметнее заставил голос дрогнуть.
Маска Дворака пошла трещинами. Хихикая и гогоча, карлик затопал ногами.
— Потому что, сэр, потому что, сэр, я разобрал ее на части. Расчленил ее!
А спереди и сзади, со всех сторон — жуткий, кашляющий, хрюкающий смех грибожителей.
«Расчленил ее».
Смех, издевательский, жестокий смех освободил Дардена из оков инерции. Он похолодел, в голове прояснилось. Казалось, он превратился в лед, гладкий лед, существующий, лишь бы вечно отражать лицо возлюбленной. Он не может умереть, пока не увидит ее тело.
Дарден дернул за веревку и, когда Дворак упал лицом вниз, начал стаскивать с шеи удавку, но передумал. Пнув карлика в голову ногой, Дарден с глубоким удовлетворением услышал вопль боли, но не стал ждать, не стал смотреть, а метнулся к воротам прежде, чем грибожители успели его остановить. Ноги у него были словно отлиты из чугуна, в землю ударяли как поршни старого, жующего уголь паровоза. Он бежал, как никогда в жизни, даже с Тони, не бегал. Он бежал как одержимый, бездумно огибал склепы, перепрыгивал надгробья, а за спиной у него звучали свирепые крики Дворака, шелестели шаги грибожителей. И все же Дарден смеялся на бегу: вопил, лавируя в лабиринте усыпальниц, попал на мгновенье в ловушку среди смыкающихся склепов, но тут же вскочил на гробницу, оттуда перемахнул на крышу часовенки… Внезапно обретя голос, он кричал своим преследователям:
— Поймайте! Поймайте, если сумеете!
Гоготал, хихикал собственным безумным смешком, ибо он был наг, как в тот день, когда появился на свет, а возлюбленная его мертва, и ему нечего больше в этом мире терять. Да, он заблудился, как, возможно, заблуждался всегда, но ощущение свободы кружило голову. Он был пьян своей силой. Он кукарекал преследователям, язвил и дразнил их, пригибаясь, чтобы потом выскочить, показаться в неожиданном месте, упивался крепостью мускулов, выносливостью, которую приобрел в джунглях, где оставил все остальное.
Наконец он добежал до череды старых составов, запутанных и темных, где его встретила вонь сырого, ржавеющего металла. Оглянувшись раз через плечо прежде, чем ринуться в лабиринт, он увидел, что грибожители с Двораком во главе как раз добрались до последних надгробий в пятидесяти футах от него.