Как только командиры удалились, Аквелий передал власть своему министру финансов, некоему Томасу Надалю[82], и объявил, что намерен спуститься под землю[83]. Решение капана повергло министров в ужас[84]. Помимо любви к Аквелию, ими руководил страх после стольких утрат лишиться еще и капана. Многие, включая и Надаля, также боялись харагк и брейгелитов, но Аквелий отклонил их доводы, указав (в полном соответствии с истиной), что его командиры вполне способны взять на себя оборону города: в конце концов, всего несколько месяцев назад он сам разработал план как раз на такой случай. Однако, когда Надаль затем спросил: «Да, но кто, как не вы, может возглавить нас, дабы восстановить дух нашего опустошенного города?» — Аквелий же и к этому остался глух. Совершенно очевидно, что только он или его исчезнувшая супруга могли снова превратить Амбру в жизнеспособную метрополию. И все же он спустился в подземелья и оставался там три дня[85].
На поверхности боевые командиры Аквелия, возможно, учинили бы переворот, если бы в первый же вечер, всего через двенадцать часов после ухода Аквелия во владения грибожителей, не вернулась бы Ирена. По прихоти случая, одновременно жесткого и счастливого, она покинула город, чтобы два дня охотиться в его окрестностях[86].
Перед лицом двойной беды — Безмолвия и ухода под землю супруга — капанша Ирена не дрогнула, а, напротив, быстро приняла решительные меры. Мятежных командиров (Сеймура, Ньялсона и Рейна) она бросила в тюрьму. Одновременно она послала корабль в Морроу с депешей отцу, в которой просила о немедленной военной помощи[87]. Капанша, возможно, считала, что это положит конец насущным проблемам, но серьезно недооценила настроение вернувшихся в город мужчин и женщин. Охранявшие тюрьму солдаты освободили узников[88], и они повели толпу пьяных курсантов военно-морского училища к парадной лестнице дворца.
В его стенах министры капана поддались панике: принялись жечь документы, срывать с фресок золотые накладки и готовиться покинуть город под прикрытием темноты. Когда они пришли к капанше с известием о восстании и сказали ей, что и она тоже должна бежать, Ирена отказалась и, если верить Надалю, обратилась к ним со следующими словами:
Каждый, кто рожден на свет, рано или поздно должен умереть. Как я могу позволить себе роскошь трусливого бегства, когда мой супруг взял на себя все наши грехи и спустился под землю? Да не сброшу я никогда по собственной воле цвета Амбры и не доживу до того дня, когда ко мне обратятся иначе, нежели называя мой титул. Если вы, мои благородные министры, желаете спасать свою шкуру, я вам препоны чинить не стану. Вы разграбили дворец и, если удача вам улыбнется, сможете достичь причалов и пришвартованных там кораблей. Но сперва подумайте о том, не пожалеете ли вы, достигнув безопасности, что не предпочли смерть. От тех, кто останется, я попрошу лишь одного: обуздайте свой страх, ибо, если мы хотим пережить ночь, нам нужно сохранять видимость мужества.
У пристыженных такими словами Надаля и его товарищей не осталось иного выбора, кроме как последовать за капаншей к парадной лестнице дворца. Произошедшие затем события следует считать венцом раннего амбрского национализма, мгновением, от которого и сегодня «дрожь пробегает по спине» даже у самого незначительного, но любящего свой город метельщика улиц. Эта дочь менитов, эта капанша без капана произнесла свою знаменитую речь, в которой призвала толпу сложить оружие «ради высшего блага, высшей славы города, уникального в истории всего мира. Ибо если мы сумеем преодолеть эти несогласия теперь, нам никогда не придется бояться себя в будущем»[89]. Затем она в подробностях и с полным хладнокровием описала, кого мятежникам придется убить, дабы добиться власти, и всю меру последствий опасного для Амбры раскола, а именно немедленное поглощение брейгелитами[90]. Далее она пообещала расширить полномочия выборного мэра города[91] и не карать мятежников, а только их главарей и подстрекателей.
82
На протяжении многих лет он был любовником Аквелия. Что думала о сложившейся ситуации Ирена, нам неизвестно, но мы знаем, что она относилась к Надалю с большими добротой и уважением, нежели он к ней. Позднее из-за этого он лишится поста. —
83
Причины такого решения представляются одновременно личными и политическими. Хотя Аквелий никогда не распространялся об этом публично или с глазу на глаз, Надаль после смерти капана писал, что капан (к большому его, Надаля, огорчению) действительно любил Ирену и, обезумев от горя, возомнил, будто она все еще жива, но находится где-то под землей. Однако рассказ Надаля нельзя считать полностью искренним, потому что если Аквелий верил, что его жена жива, то, надо думать, позволил бы военным послать за ней большой отряд? Нет, его жертва послужила нескольким другим целям: если бы не пошел он, то разгневанные и убитые горем амбрцы сами перешли бы к решительным действиям, возможно, свергли бы его, попытайся он остановить их снова. (Далее, если бы все знали, что спустился он ради Ирены, менитский король, возможно, отнесся бы к капану с большей благосклонностью.) Самое важное: Аквелий ревностно изучал историю и скорее всего знал обстоятельства резни серошапок и последовавшего за ней сожжения Цинсория. Несомненно, действия серошапок он интерпретировал как месть и более всего желал избежать ответного удара, что привело бы только к дальнейшему возмездию с обеих сторон, раз и навсегда дестабилизировав город и сделав всякое управление им невозможным. Ведь если серошапки могли сделать так, чтобы без следа исчезли 25 тысяч человек, то у Аквелия оставалось лишь два варианта выбора: навсегда оставить город или достигнуть какого-то соглашения. Возможно, угадав, что теперь, когда их отмщение свершилось, серошапок удастся склонить к переговорам, а также зная, что хотя бы следует что-то предпринять, а еще вопреки всей вероятности надеясь спасти жену, он, наверное, полагал, что выбора у него нет. Если Аквелий видел ситуацию в таком свете, то его следует причислить к самым самоотверженным и доблестным вождям, которые когда-либо были и будут в Амбре; такая самоотверженность дорого ему обернется. —
84
В том маловероятном случае, если вам интересно, сколько министров пережили Безмолвие, позвольте мне приподнять завесу невежества: министры никоим образом не освобождались от периодической военной службы, более того, их посты требовали ее несения, так как Аквелий твердо решил сохранять армию поелику возможно «гражданской». И следовательно, по меньшей мере семь министров или кандидаты на этот пост отплыли вместе с флотом. —
85
В своем биографическом сочинении «Аквелий» Питер Коппер приводит трогательный рассказ об отбытии капана в подземное царство. Коппер пишет: «И потому вниз он спустился, во тьму, но не так, как сделал это Мэнзикерт I, не ради кровавой забавы, но по зрелом размышлении и в убеждении, что никакая другая мера не спасет город от уничтожения, будь то физического или духовного. И когда тьма поглотила его и стихло само эхо его шагов, министры воистину поверили, что никогда более его не увидят». —
86
Возле Бодукса, где еще стоят старые развалины Олфара; тетерева и дикие свиньи водятся там в изобилии. —
87
В то время она полагала, что такая помощь усилит ее позицию внутри государства, и не собиралась прибегать к ней для защиты против угрозы извне. —
88
Что капанше удалось хотя бы заключить мятежников в тюрьму, уже свидетельствует не только о силе характера Ирены, но и о крепости созданной Мэнзикертом II государственной системы. Когда решение капана и слухи о роли грибожителей стали достоянием гласности, большинство переживших Безмолвие высказались за всеобщее наступление на подземный город. И действительно, вопреки подтвержденному капаншей приказу Аквелия, один лейтенанте флагманского корабля по имени Ред Мартиган возглавил нелегальную операцию против грибожителей, пока капан все еще находился под землей. Взяв с собой пятьдесят человек, он повел их в самую юго-западную оконечность города и вошел в подземелья через открытую водопропускную трубу. Несколько дней спустя один друг, не отправившийся с экспедицией Мартигана, сходил к трубе, чтобы проверить, не вернулись ли они. На трубе он обнаружил аккуратно выложенные головы Реда Мартигана и пятидесяти его товарищей, глаза у них были «выковыряны», губы сложены в своего рода «гримасную» улыбку, которая наводила ужас больший, чем вид самих голов. В ответ на вопрос, не сорвала ли эта выходка Мартигана старания Аквелия под землей, могу предложить лишь уже знакомый и выводящий из себя рефрен: «Увы, мы никогда не узнаем». —
89
В то время как Надалю можно доверять относительно содержания речи, точные ее формулировки в его изложении заслуживают меньшего доверия: в его писаниях даже слово «тошнота» приобретает оттенок тщеславия и утомительной мелодрамы. Однако он наш единственный источник. —
91
С тем результатом, что в последующие годы, при более слабых капанах, мэр по статусу приравнялся к капану. —