От одного только переименования он заскрипел зубами. На его до нелепости завистливый взгляд (нет, он и сам знал, насколько это нелепо, но ничего не мог с собой поделать), уже на каждом третьем хоть сколько-нибудь важном здании поверх старых табличек было неряшливо налеплено имя композитора безо всякого уважения к приличиям или перспективе. Разве мало, что при жизни Бендер был практически тираном в искусстве, раздавил всю оперу, весь театр, не укладывавшиеся в его старомодный мелодраматичный сентиментализм? Разве мало, что он фактически правил городом, который одновременно презирал культ личности и упивался им? Неужели теперь ему понадобилось узурпировать город целиком, до последнего камня, навсегда превратив его в свой мавзолей? По всей видимости, да. По всей видимости, местные жители вскоре окончательно заблудятся, так как каждая авеню, аллея, бульвар и проулок будут переименованы в «Бендер что-нибудь». Бендером или, для разнообразия, Воссом станут называть всех новорожденных. И целое поколение Воссов и Бендеров будет спотыкаться и путаться по городу, который, как обезличенное оскорбление, на каждом углу будет бросать им в лицо их же имена.
Ба (все больше распалялся в своей желчи Лейк), да если вдруг, когда он будет переходить эту самую улицу, его расплющит какой-нибудь «мэнзикерт», ему еще повезет, если его надгробие украсит собственное имя! Нет сомнений, кисло, но с удовлетворением размышлял он, прощупывая тростью ступени почты, на месте его последнего успокоения будет красоваться надпись «Мемориальное надгробие Восса Бендера», а ниже крошечными буквами — «занято Мартином Лейком».
Внутри Лейк прошел по квадратам тусклого света от дальних окон в коридоре, а после в огромном зале назвал себя служащему, человеку с лицом как нож, — Лейк так и не потрудился узнать его имя.
Лейк протянул ключ.
— Номер семь тысяч семьсот шестьдесят восемь, пожалуйста.
Сидевший закинув ноги на стол, служащий поднял глаза от газеты и, хмурясь, сказал:
— Я занят.
На мгновение Лейк ошарашенно смешался. Потом, показав трость, швырнул ключ на стол.
Служащий посмотрел на ключ так, точно это был мертвый таракан.
— Это ваш ключ, сэр. Да, ваш ключ. Так идите, сэр. Всяческой вам удачи. — Он зашуршал газетой, закрываясь ею от Лейка.
Лейк же уставился на держащие страницы пальцы и спросил себя, не найдется ли места для этого кислого лица в его новом заказе, не удастся ли обессмертить в коллаже хамство столь же тупое, как костяшки пальцев этого человека. После долгого, изматывающего пути по враждебным улицам это было уж слишком.
Подняв трость, он немного оттянул вниз газету.
— Вы ведь работник почты, так? Я несколько месяцев отдавал вам ключ, а теперь выясняется, что вы просто сознательный доброволец?
Моргнув, мужчина опустил газету, открывая кривую ухмылку.
— Да, я действительно работник почты. И это действительно ваш ключ. И вы действительно калека. Сэр.
— Тогда в чем проблема?
Служитель смерил Лейка взглядом.
— Ваш внешний вид, сэр. Вы одеты несколько… двусмысленно.
Лейк не мог решить, что его удивило больше: ответили привычное, успокаивающее слово «двусмысленный». Тем не менее он опустил взгляд на свою одежду. Голубая жилетка поверх белой рубашки, синие брюки, черные носки и туфли.
У служащего одежда была цвета перезрелых помидоров.
Лейк расхохотался. Служащий самодовольно ухмыльнулся.
— Верно, верно, — выдавил Лейк. — Я же не объявил, на чьей я стороне, да? Пора выложить все начистоту. Кто я? Овощ или минерал?
Обрывисто, с глазами холодными и пустыми, служащий спросил:
— Красный или зеленый? Который, сэр?
Смех Лейка замер. Этот паяц совершенно серьезен. Этот приятный, хотя и несколько сдержанный человек, которого более двух лет он видел каждую неделю, поддался темным чарам смерти Восса Бендера. Лейк смотрел на служащего и видел перед собой человека с другой планеты.
Медленно, размеренно Лейк произнес:
— Я зеленый снаружи, поскольку еще молод в избранной мною профессии, и красный внутри, поскольку, как и все мы, простой смертный. — Он достал оба флага. — У меня есть ваш флаг и флаг противной стороны. — Он помахал обоими под носом служащего. — Испытывал ли я неприязнь к Воссу Бендеру, ненавидел ли мертвую хватку, которой он стиснул город? Да. Желал ли я ему смерти? Нет. Разве этого недостаточно? Почему я должен трубить о своих взглядах, когда мне хочется выбросить эти дурацкие тряпки в реку Моль и стоять в стороне, пока в жажде резни мимо несетесь вы и ваши прихвостни? Я нейтрален, сэр. (Лейк счел это весьма изысканной речью.)