I
В новостях передали, что начался троллий гон, поэтому вечером я остался дома. Тролли всегда идут по проспекту Якова Брюса. Здесь шестиполосная проезжая часть и широкие тротуары. Семнадцать лет назад, когда люди, напуганные первым гоном, сбрасывали квартиры за бесценок, я приобрел шикарный пентхаус в жилом комплексе по нечетной стороне проспекта. Люблю нечетные числа, и смотреть на троллей.
Сегодня квадратный метр жилья в этом районе уверенно пробивает потолок в семьдесят тысяч драхм. Как только народ смекнул, что тролли относительно безобидны, цены на рынке недвижимости сразу рванули вверх. Сделка по продаже моей берлоги займет едва ли часа два, со всеми формальностями, а вырученных денег вполне хватит, на приличный остров в Карибском бассейне. Потенциальные покупатели только что под дверью у меня не спят, а мировой курс драхмы, как никогда высок… но я купил квартиру не ради инвестиций. Если у тебя есть жилье в таком городе, как наш, значит тебе это для чего-то нужно – случайные люди в Бограде не приживаются. К тому же, мне действительно нравятся тролли.
Первые всегда появляются по весне, ближе к маю. Одиночки, таких я называю разведчиками. Позже пойдут небольшие стаи, три-четыре особи, но в начале гона правило простое: один день – один тролль. Не знаю, с чем это связано, да и никто не знает. Даже местные светила науки, в лучшем случае мямлят что-то про нестабильность портала. Может так оно и есть. А может сначала действительно идут разведчики - для троллей прогулка не всегда заканчивается успешно.
Как-то мне довелось наблюдать стаю из восьми голов – фееричное зрелище. Стекла тряслись и дребезжали, ломкими серыми льдинами вскрывался асфальт, визжало сминаемое железо неубранных машин и фонарных столбов. Громыхая, молчаливо толкаясь и походя проламывая стены, стая перла на север, к вертикали алого зарева, вспоровшего ночь на окраине города. Проспект корежило от ужаса все пять часов, до самого рассвета, а утром, на радость горнодобывающим компаниям, оказалось, что до портала добралось только трое.
Нынешний тролль оказался подростком – угольные пласты на морде чернели назревшими угрями. С годами внутренние процессы превратят их в морщины алмазных нитей, но и без них любая особь, это кладезь редкоземельных металлов. Ростом едва ли выше шестидесяти метров: острая, похожая на сломанный пень голова как раз проплывала в моем окне. Тяжелые грубые лапы тролля по-обезьяньи свешивались ниже колен, безвольно колыхались из стороны в сторону. От мерной поступи великана испуганно вздрагивали стены домов, и стонало дорожное полотно. Непритертые суставы яростно скрежетали, засыпая шоссе раскрошенной породой.
С началом гона Боград спешно гасит огни на проспекте Якова Брюса. Электростанция, питающая район, просто обесточивает всю ветку, во избежание случайностей. Люди поняли, насколько тролли не любят свет, только после череды смертей и разрушений. На пересечении с Лесной улицей стоит девятиэтажный дом с фактурной дырой от многотонного кулака. Ее не заделывают на радость туристам и в назидание потомкам.
К счастью, я прекрасно вижу в темноте. Скрывая ладонью огонек сигареты, я любуюсь угловатыми контурами разведчика. Когда идут тролли, я могу не спать ночи напролет. Тролль идет из неведомого ниоткуда, в неведомое никуда, старательно перенося чудовищный вес с одной ноги на другую. Живая скала, ходячая шахта, напичканная драгметаллами. Их безудержная миграция, улиточно-медленная, неотвратимая, как горный камнепад, приводит меня в состояние медитативной расслабленности.
Туристов на это событие не пускают уже лет восемь, с того памятного случая на Лесной, когда один идиот протащил с собой камеру с профессиональной фотовспышкой. Проспект пуст. Большинство жильцов на время гона съезжают из квартир. Остальные прячутся в дальних комнатах, опустив жалюзи и задернув плотные шторы.
Виски в бокале позвякивает охлажденными камнями. Сигарета прячется в кулаке. Даже сквозь мягкий диван я чувствую, как трясутся перекрытия. Нереальное каменное создание тяжело вышагивает по проспекту имени мертвого мага. Из глубины комнаты, скрытый темнотой, я слежу за троллем, но мне кажется, что минуя окна, он смотрит мне прямо в глаза.
II
Сколько Гор помнил, мать никогда не злилась. Попросту не умела. Она была самым кротким человеком из всех, что он знал. Самым кротким из всех, что знали его друзья. На ее фоне даже уличные проповедницы учения Христова казались злобными желчными тварями. Мать не пререкалась, не бранилась и никогда не повышала голос. Кроме трех случаев. Каждый из них Гор запомнил на всю жизнь.