— Элем, — послышался со стороны двери строгий голос. — Ты не опоздаешь? Или там за окном что-то важное?
Элемрос пожал плечами не оборачиваясь. Он и без того знал, что там увидит. Марта, его старшая сестра стояла в дверях, опираясь на свой длинный зонт, делавший ее похожей на Бастинду из “Волшебника изумрудного города”. Первый раз в жизни Элемрос едва не умер со смеху, когда в детской книжке увидел иллюстрацию, на которой эта злая колдунья стояла около своего замка опираясь на фиолетовый зонтик в той же самой позе, которую так любила принимать его сестра.
— Мне кажется, тебе уже пора заняться делами, — ровным голосом сказала Марта. — Ты же не хочешь вырасти глупым, праздношатающимся бездельником?
— Было бы неплохо, — еле слышно сказал Элемрос.
— Что, что? Я не расслышала.
— Я говорю, что уже иду.
Марта величественно кивнула и, резко развернувшись на каблуках, вышла из комнаты, прямая и несгибаемая, как и все ее жизненные принципы, которые она усиленно пыталась привить своему непутевому брату.
Энергично почесав себя за ухом, Элемрос в очередной раз досадливо поморщился, глядя на неутихающий за окном ливень. Однако делать было нечего. Спускаясь по лестнице на первый этаж, Элемрос одновременно натягивал через голову джемпер и размышлял о том, что сестра, наверное, обладает способностью зомбировать окружающих. Иначе с чего бы это он, которому больше всего на свете не хочется сейчас идти во двор, идет именно туда и при этом даже не думает о возможности сопротивления. “И, однозначно, — продолжал размышлять Элемрос, застегивая куртку и усаживаясь на велосипед, — зомбирование прорезается как зуб у сестры именно в тот момент, когда рождается младший брат.»
На самом то деле он и сам был довольно ответственным и серьезным для своих лет молодым человеком. Правда некий внутренний голос, сильно похожий на голос Элли, частенько нашептывал ему, что подросткам положено быть чуть более безалаберными. Вот почему он предпочитал списывать на мистическое сестрино влияние собственную, скажем прямо, чрезмерную благоразумность.
Элемрос поглубже натянул капюшон, отбросил лишние мысли и выехал на улицу, предварительно засунув наушники плеера, вы не поверите, в уши.
В этот час Цветочная улица была пуста. Обитатели городка спокойно сидели внутри своих уютных маленьких и не очень домиков, выстроившихся по обе стороны извилистой улицы, действительно зарастающей всевозможными цветами ближе к лету, ну или пили кофе там, где вы уже знаете.
Элемрос старательно объезжал лужи, время от времени поправляя капюшон, вечно норовивший сползти с головы. Кстати, ехал он за частью тиража ежедневного «боевого листка», как прозвали его немногочисленные остряки городка. Это была маленькая газетенка из 4 страниц, которую холила и лелеяла местная бизнессменша в отставке, которую на пенсии вдруг потянуло к средствам массовой информации, причем к печатным. До этого она всю жизнь торговала всем чем только можно, и весьма успешно, надо отдать ей должное. Платили Элемросу не то, чтобы мало, но и не настолько хорошо, чтобы невозмутимо терпеть дождевые струйки, просочившиеся уже каким-то образом даже под непромокаемую куртку. Хорошо, что хоть до редакции оставалось совсем немного. Повернуть направо, миновать улицу Больных, а там уже рукой подать.
Да, я сказал: “Улицу Больных”. На самом деле улица конечно же называлась по-другому, но тут такое дело, что прежнего названия не помнили даже старожилы. Наверняка в официальных документах можно было бы отыскать ее подлинное имя, хотя… может быть и нет. Неважно. Благодаря двум людям, проживавшим на этой улице, кроме как улицей Больных ее больше никто не называл. Можно было бы погоревать по поводу несправедливости названия, проживай на этой самой улице кто-то еще, однако на ней стояло всего два дома, слева и справа. Стояли они не друг напротив друга, а несколько на расстоянии, ровно на таком, чтобы кусок дороги, протянувшейся между домами, смогли назвать улицей. Справа, в двухэтажном особняке, чем-то напоминающем средневековый замок в миниатюре, (правда немного покосившийся и облезлый замок) проживал крепкий седовласый мужчина, совершенно неопределенного возраста. Лицо его избороздили морщины, а волосы на голове были все как один подлинно возрастного пепельного оттенка, который не подделаешь никакими красителями. Мысль о красителе у тех, кому попадался на глаза этот человек, возникала по двум причинам. Во-первых, ярко-синие глаза из-под полуопущенных век сверкали совсем не старческим огнем, а во-вторых, периодически этот обитатель улицы Больных выходил на задний двор своего дома, вооружившись длинным мечом, самым что ни на есть настоящим, и начинал со свистом рубить воздух, мастерски фехтуя только с один ему ведомым противником. То, что фехтовал он мастерски, не вызывало сомнений даже у дилетантов, настолько этот профессионализм был очевиден. Говорили, что Белый Гриф, как прозвали его местные, когда-то давным-давно помешался на творчестве Толкиена. И помешался не слегка, а очень даже серьезно. Заказал для себя тот самый пресловутый меч в антикварной фирме, специализирующейся на продаже редких предметов старины. Поговаривали, что за этот клинок он отвалил половину своего состояния. Кроме того, периодически Гриф исчезал из городка дней на пять-шесть для того, чтобы, как всем было известно, уйти в непроходимые лесные дебри, где-то на юге. Там он встречался с такими же как он толкиенутыми, чтобы сходить с ума уже коллективно, а не в одиночестве.