Около 70 тысяч зарегистрированных в Британии благотворительных организаций конкурируют между собой в предрождественскую пору, пожалуй, не менее ожесточенно, чем коммерческие фирмы. Ведь страдная для них пора так же преходяща, как спрос на елочные украшения. Словно вдруг прозрев, страна вспоминает под праздник про обездоленных, увечных, страждущих.
Возвращается мода на грустные сентиментальные истории со счастливыми концовками. Режиссеры сдувают пыль с томиков Диккенса. Оливер Твист, Дэвид Копперфильд и крошка Доррит оживают на телевизионном экране, пробуждая у зрителя желание стать героем святочного рассказа, наделить кого-то рождественским благодеянием.
Нужно воздать должное многим положительным чертам англичан, особенно заметным в эту пору. Их обязательности и корректности в отношениях со знакомыми. Их готовности встать на сторону тех, кто особенно нуждается в помощи. Словом, внешняя замкнутость англичан не исключает отзывчивости. Бесспорно и то, что потребность в человеческом участии, нужда и невзгоды ощущаются в праздник острее, чем в будни.
И все-таки сезонная вспышка конкуренции на ниве благотворительности рождает противоречивые чувства. В ней видится не только проявление подлинной доброты к окружающим, но и что-то другое, такое же нарочитое и искусственное, как синтетическая хвоя и бутафорский снег в витринах.
В повсеместном звяканье кружек для подаяний сквозит желание обывателя оплатить ритуалом благотворительности право на личное благополучие откупиться от заповеди "возлюби ближнего" чем-то вроде открытки с подарочным купоном.
"Подумаем о тех, о ком обычно забываем; о тех, кому ничто не напоминает о празднике, кроме огней в чужих окнах..." Авторы этой листовки одного из благотворительных обществ нашли точный, выразительный образ. Но вряд ли они сознавали, что слова об огнях в чужих окнах несут еще в себе и самый прямой, непосредственный, прозаический смысл.
Над сотнями тысяч людей постоянно висит угроза оказаться в разгар зимы в темноте и холоде. Каждый год возобновляется общественная кампания против практики отключать электроэнергию и газ за неуплату счетов. Участники кампании добиваются, чтобы такие меры принимались только по решению суда. В Англии, напоминают они, ежегодно насчитывается до 120 тысяч случаев отключения электричества и 30 тысяч - прекращения подачи газа в дома неплательщиков. Вот уж кому единственным напоминанием о празднике действительно становится лишь свет в чужом окне!
25 декабря очумелая предрождественская суета разом сменяется оцепенелым предновогодним безлюдьем. Какой поразительный контраст! Ходишь по Лондону и не веришь собственным глазам. Улицы вымерли, зашторены витрины, заперты конторы. Ни машин, ни пешеходов. Жизнь теплится лишь где-то за окнами, напоминая о себе мерцанием елочных огней.
Нам кажется привычным, естественным, что в праздник человеку хочется быть на людях, ощущать причастность к общему веселью. Здесь же не будет большим преувеличением назвать последние дни года порой наибольшего отчуждения людей друг от друга.
Странное, гнетущее впечатление оставляет этот безжизненный город. Почему-то вспоминается Темза, когда глядишь на нее с Лондонского моста в час отлива. Схлынула волна коммерческого ажиотажа, оставив после себя обрывки сусальной мишуры. И внезапный отлив словно обнажил городское дно с разбросанными там и сям обломками человеческих судеб. Безучастные неподвижные фигуры в вокзальных залах ожидания. Им некуда ехать, им нечего ожидать. Потертые личности у дешевых ночлежек на правом берегу Темзы.
На языке полицейских протоколов эти люди именуются "бездомными одиночками". Они коротают праздник в заброшенных, предназначенных к сносу домах, под железнодорожными эстакадами, где вместо елочных огней тлеют костры из старых ящиков и подарочных упаковок. (Для управления пожарной охраны это страдная пора: под Новый год каждый раз гибнет в огне 20 - 30 таких бродяг.)
Откуда же взялись в современном Лондоне эти тени минувших веков, эти персонажи "Кентерберийских рассказов" Чосера? И много ли их, подобных изгоев? Может быть, это столь редкое исключение, что на них не стоит обращать внимание?
Под праздник по старой Кентской дороге шагают от Кентербери к Лондону сотни юношей и девушек, с плакатами: "Вспомним о судьбе ста тысяч бездомных!" Это своеобразное паломничество благословил сам архиепископ Кентерберийский.
На южном берегу Темзы, где завершают свой поход паломники из Кентербери, есть церковь Сэнт-Мэри. Благодаря усилиям нескольких благотворительных организаций она становится в предновогоднюю неделю приютом для бездомных. На каменном полу расстилают тюфяки, а вместо причастия раздают горячий суп. У тех, кого жизнь заставляет встречать Новый год в подобной обстановке, есть склонность держаться замкнуто и обособленно, как бы не замечая окружающих. Но бывает и иначе. Маргарет и Редж Фаллер встретились под этим случайным кровом как бездомные одиночки, и именно это пристанище для обездоленных соединило их судьбы. Здесь они познакомились, здесь поженились; и даже после того, как Реджу удалось наконец найти работу в Манчестере, супруги приезжают встречать Новый год в эту лондонскую церковь.
"Иные скажут вам, что рождество теперь не такое, как прежде; что всякий раз с приходом рождества рушится еще одна надежда на счастливое будущее, которую они лелеяли в прошлом году; что настоящее лишь напоминает им об уменьшении доходов, стесненных обстоятельствах".
Эти строки тоже написаны лондонским журналистом, но не в наши дни, а почти полтора века назад. Их автор не кто иной, как Чарльз Диккенс, о котором здесь чаще всего вспоминают в предновогоднюю пору, как о непревзойденном авторе святочных рассказов.
В современной английской жизни и поныне нет недостатка в грустных сентиментальных историях. Разве судьба Маргарет и Реджа не относится к их числу? Беда лишь в том, что в отличие от святочных рассказов жизнь не может припасти счастливых концовок для всех человеческих драм; как не может церковь Сэнт-Мэри вместить все сто тысяч бездомных, о которых хотят напомнить англичанам современные паломники из Кентербери.
Сливки Эскота
В наш век никого не удивишь автомобильными пробками. Но эта многомильная очередь старомодно-тяжеловесных машин запомнится на всю жизнь. Огибая с юга Виндзорский парк, к Эскоту медленно двигалась бесконечная вереница "роллс-ройсов" с пассажирами в чрезвычайно консервативных серых цилиндрах и чрезвычайно эксцентричных дамских шляпах. Почему-то вспомнились полчища глубоководных черепах, которые, повинуясь неведомому инстинкту, в определенный день выползают на один из тихоокеанских пляжей откладывать яйца в приморском песке.
Неужели их может быть столько, да еще сразу в одном месте? И какая загадочная сила отцедила эти сливки автомобильного парка - ведь на лондонских улицах "роллс-ройс" мелькает порой лишь как редкая особь обреченной на вымирание породы?
"В высоком лондонском кругу" неделя королевских скачек в Эскоте знаменует начало летнего светского сезона с тех пор, как королева Анна в 1711 году повелела соорудить ипподром близ Виндзорского замка.
Вообще-то у англичан не принято выставлять напоказ ни свою знатность, ни свою состоятельность. Так что королевские скачки - это как бы повод появиться на ярмарке тщеславия при полном параде, чтобы продемонстрировать, а также ощутить собственную причастность к сливкам общества. (Не потому ли заветный жетон на парадной визитке, дающий право входа в "королевскую ограду", имеет светло-кремовый цвет?)
Здесь принято говорить о породах лошадей. Но за два с половиной века своего существования Эскот вряд ли больше преуспел в выведении скакунов, чем в воспитании чистопородных английских снобов. Ни один профессиональный режиссер не сумел бы придать идее классовых барьеров большую наглядность, чем это воплощено на ипподроме в Эскоте.