И начали спрашивать какую-то хренотень. Тогда я именно так и воспринял. Зачем им вместо фактов знать, что я об этом думаю да как я это оцениваю и считаю ли, что можно умереть за идею. А убить за идею можно? По-моему, тогда я считал, что за идею можно все. «Плохо, конечно, — сказал тогда Литвинов. — Но не безнадежно. Совсем не безнадежно».
На этот раз вопросы были не менее философские. Зачем я тянул время? Как оцениваю свой поступок? Сообщил бы я немедленно, если бы знал точное место и дату теракта? Считаю ли я своими членов РАТ? Надо ли их спасать прежде других?
Кажется, ничего нового я не сказал.
Но теперь это не казалось мне хренотенью. Напротив, я очень хорошо понимал, что для чего нужно и зачем. Например, совершенно четко отследил, когда Ройтман начал проверять меня на депрессию. Даже вспомнил название теста. Похоже, по психологии мне тоже пора присваивать квалификационную категорию.
— Замечательно, — сказал Ройтман, когда я пришел в себя. — Даже депрессии нет.
Честно говоря, с этим я готов был поспорить.
— Нет, — повторил Ройтман. — Депрессия — затяжное состояние. У тебя просто спад настроения. Почему понятно. За три дня пройдет. Само. Особенно дома. Даже лекарствами пичкать не буду.
— Так домой?
— Анри, давай я тебя не буду радовать раньше времени. К вечеру будет ПЗ, я тебе его скину.
ПЗ пришло часов в шесть. Я сходил на полдник и гулял между крокусами и форзицией в погруженном в тень дворе. Кажется, я уже спокойнее воспринимал обстановку.
В ПЗ я пропустил наукообразное начало с графиками, схемами и таблицами и сразу заглянул в раздел «выводы, рекомендации, схема лечения». Вывод собственно был один: «Необходимости в психокоррекции нет».
Кольцо ожило, и я услышал веселый голос Ройтмана.
— Прыгаешь? — спросил Евгений Львович.
— Почти.
— Честно говоря, в какой-то момент я опасался, что статистику ты нам все-таки испортил. Но нет. Все нормально. Никаких скидок тебе не делал. Так и есть.
— Как Дауров? Не пойдет с этим в суд?
— С отрицательным ПЗ? Да что он сумасшедший? С этим не в суд, с этим извиняться надо. Я Хазаровскому написал, но он вряд ли быстро решит. В лучшем случае завтра. Так что еще ночь у нас переночуешь. Просто не накручивай себя. Анри, это не блок «F». И казнить тебя никто не собирается.
— Мне уже лучше, — сказал я.
— Ну, и хорошо. Одежду твою постирали, так что можешь переодеться в свое, если тебя очень достает местная мода. Только сапоги нельзя. Там металлический супинатор. Я, конечно, не думаю, что ты сделаешь из него заточку. Но кто-то может украсть и сделать.
— На «Е»? Кто здесь сейчас? Чиновники-взяточники?
— В основном, да, так что вряд ли, конечно. Но нам так спокойнее. Заговорщики еще есть из тех, что вывел на чистую воду Артур с Нагорным. Не основная когорта, конечно. Мелкие пособники. Не познакомились?
— Не стремился. Вряд ли мы найдем общий язык. Слишком разные взгляды.
— Зато возможна увлекательная политическая дискуссия.
— Если делать нечего. Все равно все останутся при своем мнении.
— Главное, чтобы до драки не дошло.
— Ну, да! В древнем английском парламенте расстояние между креслами правых и левых равнялось удвоенной длине шпаги. Чтобы не достали.
— Зачит, не зря сапоги отобрали. В общем, Даурову я ПЗ послал. Так что извиниться он обязан. Скорее всего, для этого вызовет тебя к себе. И будет пытаться уговорить на сотрудничество. Анри, будь человеком, согласись, а? Ну, сам же понимаешь, что это необходимо. С точки зрения закона тебя упрекнуть не в чем, и корректировать нечего. Но с точки зрения морали… Это все некриминальные особенности личности: гордость, уязвленное самолюбие, недоверие к СБК. Не можем корректировать. Не обязан ты СБК доверять. Но посмотри просто рационально. Подумай, чего ты на самом деле хочешь и как этого достичь.
Я покачал головой.
— У меня тоже есть моральные табу, Евгений Львович. Шпионом не был. Друзей не предавал. И не предам, даже если больше не с ними.
Дауров передо мной так и не извинился, только вывесили скупые извинения на портале СБК. К себе не вызывал, видимо, уверившись в бесполезности этого мероприятия.
Зато на следующий день, тоже часов в шесть, ко мне явился сияющий Ройтман.
Вежливо явился, позвонив в дверь. Меня выдрессировали за годы в Центре вставать навстречу психологам, и я встал.
— Анри, садись, — весело сказал он, — я только что от Хазаровского.
И, в общем-то, хорошо, что я сел.
Решение императора было совсем не тем, на которое я рассчитывал.