Дама нахмурилась, убрала бумажку обратно.
Светофор переключился на зеленый.
Бомж сунул руки в карманы, позволяя собственному телу показать, где находятся важные вещи – повседневные движения, до автоматизма наработанные мышцами. Грязные пальцы ухватили плотный ком денег. Он вытащил целлофановый мешочек с тугим рулоном однодолларовых купюр, одинокой пятеркой и горсткой мелочи.
На противоположном углу стояла женщина в куртке поверх напяленных слоями свитеров и в долгополой юбке, из-под которой высовывались линялые джинсы. Кудрявая, розовощекая, как у куклы, голова торчала из замызганного воротника. Руки и ноги напоминали палочки, обернутые пледом. Перед собой она держала плакатик с просьбой о подаянии, хотя совершенно проигнорировала одного из водителей, который остановил машину и помахал ей долларовой бумажкой. Раздраженный гудок. Женщина встрепенулась, будто выходя из дремы, ухватила деньги, и машина свернула вправо, сливаясь с потоком на скоростной автомагистрали.
Вот ведь дешевый народ… Суют по доллару. Что же теперь прикажете, глотать гамбургеры, разводить гниль в животе?
Хотя Даниэль был без очков, он даже на таком расстоянии ясно разглядел купюру. Пощупал переносицу, морщась от прикосновения своих чумазых пальцев. Вмятин нет – ни единого признака, что здесь когда-либо сидели очки. Данное тело, какими бы ни были его проблемы, обладало стопроцентным зрением. Во всех прядях, которые посетил Даниэль, он – и все прочие Даниэли – страдал от крайней близорукости, при полнейшем здоровье во всех других отношениях. Ногти… на этих руках: с черными ободками, с заусенцами, но не обгрызенные. Все прочие Даниэли грызли ногти.
Если не считать денег в целлофановом мешочке, карманы пусты. Ни бумажника. Ни удостоверения личности.
Женщина-замарашка повернулась и уставилась на Даниэля. От нее не веяло страхом – она не была частью той жуткой, молчаливой толпы.
Он почувствовал позыв срочно облегчиться, но где? В виду ни одного уличного туалета. На ум пришло, что он знает, в какой стороне его дом – в дюжине кварталов к западу, в Валлингфорде, – однако вызывало большое сомнение, что он туда поспеет, коль скоро в кишках завелась беспокойная змея. И все же надо попытаться. Не хватало еще оконфузиться за первый час пребывания в странном новом мире.
Он нагнулся, схватил рюкзак, пальто с бутылкой и кинулся бегом – точнее, взбрыкнул, но лишь чуточку, чтобы вспыхнул зеленый свет для пешеходов.
Несколько машин клюнули носом, едва не задев его на переходе. Едва.
Что ж, хоть одна константа неизменна. Мои способности на месте. Как говорится, через физику – в светлое будущее.
Он припустил неуклюжим, ломким бегом, от которого неприятно отдавало в коленях.
Глава 4
СИЭТЛ
Набежали тучи, и от дождя посерела мостовая. Максу Главку нравился этот город, напоминавший о родном Лондоне, где он ребенком помогал ловить и продавать певчих птиц: пухлых снегирей, сухопарых щеглов, хрупких коноплянок, чей голос сладостью даст фору канарейкам.
Главк до сих пор отождествлял себя с птицеловом – весьма разборчивым птицеловом с округляющимся животиком. Большую часть своей жизни он провел, перемещаясь по ночам по Англии и Соединенным Штатам, то из мегаполиса в провинциальный городишко, то вновь в очередной мегаполис… Раскидывая сеть, он с бесконечным терпением поджидал редчайший, самый правильный, пушистый экземпляр, чтобы доставить его своим работодателям, не желая отвлекаться по мелочам на какую-то иную, простецкую птичку, чтобы таким уловом не умалить высокое искусство избранной профессии – и попутно не навлечь фатальный приговор на свое долгое и приятное существование.
Его работодатели порой направляли еще парочку-другую сборщиков в тот же самый регион, тот же самый город. Ни заработанная тяжким трудом должность, ни привилегии для них ничего не значили. А потом в голову пришла мысль: что если устранять своих конкурентов? Задача по большей части несложная, коль скоро соперников набирали желторотых и мало кто из них мог противопоставить свои навыки многоопытному Главку.
Ну, что было, то было. Сейчас от него требовалось ответить на объявление в газете – чужое объявление, – а потому он неспешными шагами мерил Пятую авеню, как если бы имел все права обделывать свои делишки средь бела дня: коренастый, широкоплечий, плотно сбитый мужчина неопределенных лет в сером деловом костюме поверх простой белой сорочки. Черный галстук охватывал могучую шею подобно петле виселицы. Пот бисером покрывал бледное, рябоватое лицо. Он приостановился в тени длинного навеса у входа в местный кинотеатр и извлек из кармана носовой платок. Руки у него были мускулистые и мощные, а пальцы он частенько сжимал в кулаки, пряча сбитые костяшки. В воздухе стояла прохлада, хотя сегодня в низко нависших облаках прорезалась трещина, а Главку никогда не нравилось солнце. Его тепло и отраженное от мокрого асфальта сияние напоминали о былых потерях – и в частности, об утраченной способности сожалеть. Солнечные лучи били в маленькие черные глазки и высвечивали зияющие бреши в мозгу, смахивающие на пустоты, оставленные на полке со старыми книгами.