— Что ты делал возле цирка? — перебьет жена.
— Я просто проходил мимо, — небрежно уронит он, начиная вдруг соображать, что влип. Возле цирка живет ОНА.
Он срочно пускается дорассказывать сцену.
— И все-таки откуда же ты шел? — злорадно любопытствует жена.
И, вконец растерявшись, он не находит ничего лучше, как ответить:
— Не знаю.
О, а женщина — она просто кишками чует опасное место, где может быть разоблачена, она и на выстрел к нему не приблизится. Уж она-то учтет все. Она переложит закладку книги в самый ее конец. Она не выдаст бессонницы предыдущей ночи. А уж как она соскучилась! Рассказывая о командировке, она нигде не упомянет спутника. Если заходит о нем разговор, ей сразу становится скучно и она идет мыть посуду. Если ее спросят что-нибудь о нем, она даже имя его перепутает.
И вот, пожалуйста, все изменившие мужчины разоблачены, а над женщинами так и свищет ореол их порядочности. И считается: мужчины изменяют ВСЕ (но с кем?..), а женщины — только редкие.
Итак, Рита вернулась из Москвы, оглядела свою новую квартиру, в которой еще не успела пожить, — и не почувствовала никакой радости. Квартира была как запоздавшая награда, когда получена уже более высокая. С отчуждением смотрела Рита на эту панельную коробку с перегородками, к которой никак не приложимы были старинные поверья о домовых, о душе предметов и домов.
Между тем душа у дома была, хоть в нее и не верили. Бедную эту душу в последнее время ввергли в полную растерянность. В Ритино отсутствие здесь бывала и хозяйничала другая женщина, и домовые вконец запутались: кому посвятить свою преданность. Даже человек, если ему приходится выбирать и мучиться решением, в конце концов устает и становится безучастным к себе самому — так чего же ждать от слабой души дома — ведь это не живое божеское существо, а строительный материал, у него нет такой силы, как в одухотворенной живой материи. Домовой дух сразу утомился и как бы заснул, покинув своих странных хозяев на произвол судьбы.
И недаром, недаром Рита подумала вдруг, что дом, в котором не живут (то есть не содрогают ветром сквозняков, не встряхивают хлопаньем дверей, не изнашивают топотом ног), что дом этот очень скоро разрушается. Рассыпается в прах. И не странно ли это?
За обедом Рита чуть наклонилась к мужу и интригующе спросила:
— А хотел бы ты съездить поработать за границу, а?
Юра, усмехнувшись, развел руками: что за вопрос! А она продолжала завораживающе:
— А куда бы ты хотел поехать, а? В какую страну?
— Будьте добры, мне, пожалуйста, Париж.
— Дуб, я тебя всерьез спрашиваю! Реальное что-нибудь! — обиделась Рита как бы за разорение мечты.
— Ну что реальное? — вздохнул Юра. И серьезно сказал: — Ну, вот, например, в Ираке есть город Насирия, там построена ТЭЦ, и счастливчики попадают туда работать в эксплуатации…
И украдкой взглянул на Риту.
— Ну что ж, ваши пожелания будут учтены! — игриво сказала Рита и чмокнула его в щеку (за то, что он такой молодой, свежий, сильный и перспективный).
— Он хочет в Насирию, — сказала она по телефону в ближайший сеанс связи.
— Куда? — переспросил Прокопий: связь была плохая.
— В На-си-ри-ю!
Глава 2
НЕ ТОЛКАЙТЕ МЕНЯ!
Скрежетали шаги на морозе, пригнетался низко к земле выхлоп города, и часть этого выхлопа принадлежала ТЭЦ, но она, простодушная, не знала об этом, стояла себе, большое животное, пыхтела, невинно испуская ядовитые испарения, в гигантском ее чреве клокотало, гудело и ворочалось что-то горячее, а она не понимала ни вреда своего, ни пользы для людей, без нее погибших бы среди враждебной стужи.
Сева прячет исцарапанное лицо в воротник — спасибо морозу, но как ему спрятаться в лаборатории? Ничего, Илья Никитич не выдаст. И ничего не спросит, так поймет. От остальных Сева уже отчаялся добиться хоть какого-нибудь понимания. Предстаешь перед людьми, что-то делаешь, произносишь, и они тут же суют тебя в определенную ячейку в своей картотеке. Глядь — совсем не туда тебя сунули, где ты ощущаешь свое место. Начинаешь выпрыгивать и что-то добавочное выкрикивать, чтоб они заметили свою ошибку и переставили тебя. А все выходит только хуже — поглядят на тебя, посмеются, да и вовсе переставят в дураки. Собственно, он уже привык. Перестал выпрыгивать и покорно ходит в дураках. Лишь бы дали покой думать и высвобождать из хаоса мира его гармонические законы. Он привык к презрению знакомых и к нескончаемой молчаливой претензии жены — в физической среде этой претензии он уже научился безостановочно совершать работу ума, не испытывая неудобств.