Но как же это случилось, боже мой, яйцо хряснуло о косяк двери, и жидкий желток двумя потеками пополз не спеша вниз. И она в тот же миг — как будто ее из пращи пустили — ринулась на него и вонзилась ногтями в лицо — на каждой щеке по четыре борозды. Очень больно. От внезапности вскрикнул, события обгоняли сознание, отшвырнул Нину и в ванную, а она тряслась и в истерике выкрикивала: «Не надо было мне рожать!..»
И как это могло с ним случиться? Да, но у нее было такое ненавидящее лицо — она как пропасть, черная пропасть зияла на пороге кухни, просто гибелью разило оттуда, — это он от ужаса швырнул яйцо, он не мог этого вынести, и чтобы прекратить… Он не хотел!
Он прикладывал к лицу мокрое полотенце, а Нина ломилась в ванную, она наваливалась на дверь и шепотом — чтобы не разбудить детей — кричала: «Не надо было мне рожать!» Молчание его только усугубляло ее истерику. «Ты слышишь, слышишь?!» Он откинул крючок и явился перед ней, сияя розовыми царапинами и небывалым зверством на лице. Она пискнула мышкой и отпрянула. То-то! Отвернулась, прижалась к стенке лбом, заплакала, по-детски взъежив плечики. Надо было ее пожалеть, ему хотелось пожалеть ее! — но он уже опаздывал на работу, а это не полагалось. Кроме ваших святых необузданных чувств есть еще незыблемый порядок жизни. А вы уж как-нибудь перетопчетесь со своими чувствами до конца рабочего дня. Вот так!
А и в самом деле не надо было рожать. Как оголенный провод стала — не дотронься. Круглые сутки под напряжением. Не провод даже — дуга: горит синим пламенем и гудит. Ночами просыпается на полсекунды раньше, чем пикнет маленькая Лера. Ей кажется: если она отвлечется мыслями на что-нибудь другое — Лера погибнет. И держит ее — напряжением сердца. Взращивает не столько молоком, сколько усилием любви. Нельзя же так. Раздастся в доме голосок детского плача: «Ла-а, ла-а…» — странный, расщепленный (так око блестит сквозь линзу слезы), и Нина бросается опрометью, как на пожар, хватает на руки: спасти. Нет, такой самоубийственной любви и тревоги не надо. Руслан совсем осиротел, взглянуть в его сторону некогда. Но мальчик простил ей. Понимает. Подойдет, спросит: «Мама, мама!» — «А?» — рассеянно. «А крокодилы — молчаливые?» — «Кажется, нет… Не знаю…» И опять отворачивается от маленького, такого большого теперь Руслана. Руслан приблизится к Лериной кроватке, заглянет, вздохнет и молча отойдет прочь. Пять лет ему. Сева, едва придя с работы, не успев поесть: в магазин за продуктами, пеленки — стирать, развешивать, гладить. Помыть посуду, помешать в кастрюле… «Господи, неужели нельзя побыстрее!» — почти визг. Но ничего, он все перетерпит, лишь бы потом в тишине и уединении… За пределами сферы в десять миллиардов световых лет скорость расширения пространства больше световой, и тогда свет, испущенный звездами оттуда, не дойдет до нас, потому что — так и написано! — результирующая скорость испущенного света будет иметь направление «от нас» — как же так? Если по закону здравого смысла — то да. Но ведь, по Эйнштейну, скорость света не складывается со скоростью источника и не зависит от него, поэтому не может быть никакой «результирующей», да и скорости, большей C, не может быть. Или автор невзначай забыл про Эйнштейна и рассудил по здравому смыслу? Вот и уследи за этими писателями. Каждый твердит свое. Может быть, каждый человек с рождения носит в себе свою истину? И когда его внутренняя истина вдруг совпадает с привнесенной, доказательства кажутся ему излишними: и так очевидно. Да если бы истина была очевидна, разве бы все давно и согласно не сошлись бы на ней? Повсюду во всем царит разногласие, и никто не заблуждается, каждому природа дает подтверждение его догадки. Она как ловкая мать, эта природа: каждому ребенку по игрушке, чтоб успокоился, всем сестрам по серьгам, и каждому ученому по теории. «Новая научная истина побеждает не потому, что она убедила противников и заставила их прозреть, а, скорее, потому, что ее противники в конце концов умирают и вырастает знакомое с ней новое поколение». Прав Макс Планк?