Глубоко затянувшись последний раз, я бросил докуренную до фильтра сигарету в урну, огляделся по сторонам и шагнул под дождь.
Дверь открыла плачущая мама. Отец сидел на кухне за большой кружкой чая и мрачно смотрел перед собой. Я сел напротив. Отец не пошевелился. Он как будто впал в оцепенение. Его чай давно остыл.
– Куда?
– Под Астрахань.
Я попытался заглянуть отцу в глаза в надежде увидеть реакцию, но его лицо осталось непроницаемым. Он поднял кружку, и не донеся ее до рта остановился. Его рука тряслась. Он поставил кружку обратно на стол и убрал руку.
– Там сейчас мясорубка…, – как бы размышляя вслух, произнес он. – Тебе надо быть очень осторожным и осмотрительным, чтобы не погибнуть в первом же бою, – теперь отец внимательно смотрел на меня. – Ты понимаешь?
– Да, отец.
В этот момент я понял, что уже не могу назвать его простым детским словом “папа”.
– Когда сбор?
– Послезавтра в 6 утра в военкомате.
– Значит еще один свободный день у тебя. Это хорошо…, – отец сделал попытку улыбнуться.
Зашла мама. Утирая слезы, начала собирать на стол. Подожгла конфорку под кастрюлькой с тушеным мясом и картошкой.
– Жаль, что с Леной у вас ничего не получилось. Нам с отцом внук или внучка очень нужны. Нам без тебя очень плохо будет. Очень плохо…
Она опять заплакала.
– Мама, ты так говоришь, будто уже похоронила меня.
Из ее заплаканных глаз опять полились слезы. Отец поморщился.
– Зачем ты так говоришь, сынок? – Мама давила слезы. – Просто нам хотелось, что бы вы с Леной поженились после школы, детей завели. Мы же видели, что Лена тоже этого хотела. Теперь все по-другому получилось. Но Господь иначе распорядился. Гордыня тебя обуяла, сынок.
– Это не гордыня, а принципиальность, – произнес отец глядя в окно.
Во дворе нашего огромного старого “корабля” ватага малышей несмотря на дождь играла в войнушку. Детские крики, заглушаемые шелестом дождя, едва доносились из приоткрытого окна. Влажный воздух, смешиваясь с запахом горящего газа и жаркого, создавал ничем не передаваемое ощущение уюта родительского дома.
Все время с того момента, когда меня выгнали из школы, я ощущал некое чувство вины перед родителями. Я ни секунды не сомневался в своей правоте, и себя не жалел, но вот родители… Теперь уверенность в правильности своего поступка у меня укрепилась. От отцовских слов мне стало легко на душе. Далекая Астрахань, захваченная эмиратом, уже не казалась такой удручающе далекой, а три года службы, которые мне предстоит воевать не такими бесконечными и страшными. В конце концов, мы же можем и взять этот треклятый город, выйти к своей госгранице и закончить наступательную фазу, окопавшись в обороне. Уверенность в благополучном исходе моей службы придала силы и оптимизма. В самом начале, когда я прочитал адрес воинской части, какой-то самый ничтожно маленький промежуток времени, буквально минуты, мое внутреннее ощущение жизненного пути обрывалось в районе Астрахани. Раз возникнув, это чувство оставило ржавый след в душе, медленно разъедая уверенность в счастливом завтра. Но сейчас слова отца перебили все сомнения, окончательно рассеяв внутреннюю неуверенность.
Ко мне пришла странная мысль, что у каждой семьи есть предназначение, хотя эта мысль и не нова в отношении отдельного человека, но вот идея о семейном предназначении оригинальна. В один момент расцветая, когда-то семья увядает, отдав лучшие свои плоды на благо рода человеческого. У Медичи, Романовых, Габсбургов, не говоря уже о разнообразных Ивановых, Сидоровых и Смитах, есть свой Казимо, Петр, Екатерина, блеск которых пресекается или сразу на детях, или чуть позже через одно-два поколения. В нашей семье до сих не было выдающихся людей. Не то чтобы я хочу обязательно стать каким-нибудь таким особенным человеком, но надежду на будущее мне это внушает, может быть даже на светлое будущее.