Все эти умозаключения казались надуманными — ведь они строились на такой шаткой основе, как надписи на кирпичах. Можно ли поверить, что эти голые, осыпающиеся стены, среди которых то тут, то там попадаются ниши, опорные камни, слои пепла или кусок дренажной трубы, хранят следы деятельности определенных правителей именно в той последовательности, в какой они упомянуты на древних табличках, обнаруженных в совершенно другой части страны? Спору нет, следы пожара в середине холма позволяют строить некоторые предположения, но не слишком ли рискованно считать их неопровержимым доказательством контрнаступления шумеров на захваченный эламитами город? А под слоем, носящим следы пожара, якобы следует слой Билаламы, далее — Кирикири, а еще ниже — Нурахума! Мало этого, теперь еще самые нижние слои приписываются Илушуилии и его отцу Итурии. Просто не верилось, что полевая работа в лабиринте стен способна дать такие точные результаты.
Сетон продолжал очистку нижних слоев храма. Двое рабочих-шергати работали внизу, по обе стороны дверного прохода, что вел во внутреннее святилище. Мусор, который следовало удалить, по внешнему виду ничем не отличался от древней стены, которую следовало очистить. И то и другое было из одного материала- высохшей глины. К тому же значительная часть мусора образовалась из осыпавшихся верхних слоев тех же стен. За тысячелетия под воздействием дождя и ветра стены и щебень превратились в сплошную массу. Но у шергати выработалось феноменальное чутье — они безошибочно отличали самое стену от посторонних наслоений. Казалось, в заостренном конце их маленькой кирки заключен особый нерв, и она служит продолжением их пальцев. Тук, тук, тук — под легкими, скользящими, но настойчивыми ударами кирки куски щебня отлетали прочь, высвобождая гладкую облицовку стены. Для шергати нет большего позора, чем совершить ошибку при очистке стены; Сетону однажды стоило немалого труда вернуть самоуважение одному из них, когда тот, очищая большую наружную стену, нечаянно пробил дыру в контрфорсе из кирпича-сырца, слишком поздно осознав свою ошибку.
Двое шергати добрались до пола у входа в святилище. По обе стороны дверного проема, в котором некогда помещалась дверь, Сетон заметил небольшие квадратные сооружения из кирпича-сырца. Он велел шергати расчистить немного глубже. Рабочие высвободили два плоских хранилища. В них под слоем пыли и мусора виднелось что-то большое и тяжелое. Отбросив кирки, шергати принялись руками разгребать мусор. Сквозь пыль блеснул белый камень; шергати стали сдувать пыль, пока не очистили его поверхность. На дне каждого хранилища лежало по большому круглому камню диаметром около фута; в центре камней были выдолблены отверстия, Сетон понял, конечно, что перед ним опорные камни, на которых некогда покоились огромные двойные двери, ведущие в святилище. Но не эта интересная архитектурная деталь заставила его сердце биться от волнения: камни опоясывала длинная, хорошо сохранившаяся надпись!
Немедленно к Джейку был послан мальчишка. Вскоре тот явился вместе с Гансом. Взяв в руки один из опорных камней, Джейк несколько минут поворачивал его то в ту, то в другую сторону, а вокруг все замерли в ожидании. Затем, вращая камень, он начал медленно читать:
«Во славу божественного Гимилсина, царя с чистым сердцем, правителя страны, могущественного царя Ура и его бога, его слуга Итурия, правитель Эшнунны, воздвиг сей дом».
De profundis clamavi[2]… Все стояли молча, и им слышался, вероятно, глухой, призрачный голос самого Итурии, вырвавшийся на свободу после четырех тысяч лет молчания; из глубины руин собственного храма он говорил им о своем последнем достижении и об их сегодняшнем триумфе. Это был подлинный триумф филолога Джейка, необычайно талантливого практика Сетона и Ганса, который, используя результаты деятельности обоих ученых, выработал определенную теорию и неукоснительно следовал ей. И вот теперь наконец правильность ее блистательно подтвердилась на практике. Эти опорные камни доказывали, что каждый культурный слой, лежащий над ними, был назван правильно и что в пожаре действительно были повинны восставшие шумеры. Они к тому же говорили о том, что Итурия не только признавал власть Гимилсина из Ура, но даже воздвиг в его честь храм и что богом, которому поклонялись в храме, был сам обожествленный царь — «божественный Гимилсин».
Из частных домов непрерывно поступали находки. Теперь я проводила почти все вечера вместе с Рэчел в комнате для хранения древностей. Открывая коробку, я каждый раз гадала: что-то я увижу на этот раз? Находки были не похожи на все, что я видела раньше. Они были гораздо реалистичнее, чем маленькие фигурки глиняных богов, жрецов и жертвенных животных, составлявших большую часть находок из храма. Здесь попадались наконечники булав, изготовленные на четыре тысячи лет ранее тех, что носили за поясом наши мальчишки — переносчики корзин; некоторые из них напоминали по форме большую грушу и были изящно отделаны. Отдельные булавы имели ребристую поверхность с рельефными выступами в верхней части, что делало их, вероятно, особенно опасным видом оружия. Деревянные рукоятки, к которым прикреплялись наконечники булав, конечно, истлели, и мы их ни разу не видели. С интересом подносила я булавы к свету и разглядывала спиральные насечки наподобие желобков, сделанные металлическим сверлом. Камень применялся самый разнообразный: мрамор — совершенно белый или крапчатый, серый или розовый; черный стеатит, красный, зеленый и белый известняк. Булав оказалось такое множество, что порой казалось, будто бы все мужчины носили их.