Новые, иные химеры скрипят половицами старой аптеки.
В Барнаул летишь ночь — маята! — но рассвет ослепителен, «как улыбка Аллаха».
Солнце поливает зеленую плоскую землю. Сверкают речные заводи и разливы, обские протоки, вдоль которых выстроились пешки березок.
Воздух влажен и густ, и это видно.
На подлете мы попадаем в кромешный туман, самолет садится вслепую. Туман сгущается, следующий рейс переносят в Новосибирск. Но когда я выхожу на летное поле, молоко испаряется так же внезапно, как появилось. У обочины в его мыльных хлопьях стоит черная иномарка. Из машины мне машут. Это Вовка, Владимир Токмаков, писатель и журналист и мой закадычный товарищ.
Я тащу багаж к машине, залезаю на кожаный диван. Мы трогаемся.
Руль у машины справа.
В белом салоне черной машины играет музыка.
Это песенка про «Золотые облака».
Она будет преследовать нас всю дорогу.
Облака в Барнауле действительно золотые.
На закате, когда солнце подсвечивает снизу, по небу на струнах скользят самородки. Что верно, поскольку Алтай означает с монгольского «место, где есть золото».
В сентябре 1739 года по указу Демидова в деревне Усть-Барнаульская заложили медеплавильный заводик. Прорыли отводной канал, поставили плотину. Лес на топливо брали на берегах Оби, воду — из реки Барнаулки. Так вокруг медного поселения и вырос этот город.
Правда, потом оказалось, что Акинфий Никитич тихой сапой плавил в Барнауле серебро. Из которого у себя, на Урале, чеканил «левую» монету. Заподозрив мошенника, Елизавета выслала на Алтай комиссию. Но когда те прибыли на место, Демидов нежданно-негаданно помер, оставив империи в наследство долгов на тысячи рублей. Что оставалось Елизавете? Взять долги на себя и приписать заводы в собственность Кабинета ее императорского величества.
С этого момента начинается «кабинетный» период в истории Барнаула. Его «Серебряный век», закатившийся лишь в конце XIX столетия, когда Россия перешла на «золотое валютное обеспечение».
Архитектурные остатки «имперского периода», сильно траченные совдепом, в Барнауле сохранились. Регулярный план города вычерчен по принципу Петербурга. Конюшенная, она же Демидовская, площадь оформлена в стиле питерского классицизма архитектором Поповым, бывшим в учениках у Росси.
В центре площади одиноко торчит памятная стамеска Демидову. Но пространство все равно смахивает на пустырь, случайно обнесенный ампирными фасадами.
С которых двести лет сползает штукатурка.
В кустах, как двести лет назад, движется и не движется река Барнаулка. Впадает она в Обь, которая течет на север через Новосибирск и впадает в Ледовитый океан, которому конца нет — и не предвидится.
Улицы города, как стапели, ведут к Оби. Мутная желтая широкая река скользит вдоль бетона (надписи краской: «Долой ФСБ! Власть НБП!»). На противоположной стороне шумит осока, плавни.
На тот берег тянется огромный мост — германский проект, апофеоз геометрии семидесятых. С моста прыгают. В дни особых торжеств (или по пьяни) местная молодежь добывает адреналин, сигая с высоты в обскую стремнину.
Выныривая через неделю под Новосибирском, скажем.
Блуждая по улицам Барнаула, замечаешь, что конторы ритуальных услуг встречаются в городе чаще обычного. Но, как выясняется, с мертвечиной тут история вообще старая, темная.
Раскопки показали, что городище находилось под холмом у самой реки, где базарная площадь. Древние жили внизу, а своих мертвецов хоронили на видном месте сверху. При Советах в порядке борьбы с прошлым на холме устроился парк культуры. И каждое воскресенье жители стали ходить на погост — на карусели и пострелять в тире зайцев. Иногда, после сильных дождей, с песчаного склона намывало пригоршню позвонков или лопасть лопатки.
Но на это не обращали внимания.
В Барнауле похоронен известный русский поэт-имажинист, приятель Есенина, бонвиван и насмешник Вадим Шершеневич. Он умер здесь во время эвакуации, куда попал с театром Таирова. Жаль, что сейчас об этом мало кто помнит. Мы полдня кормили комаров на старом кладбище, но все же нашли черное в синюю искру надгробие из ламбрадора.
Низкая тенистая сосна, бурьян, в траве камень, на нем надпись: «Вадим Шершеневич. Поэт».
Кто будет в Барнауле, сходите к литератору. Имажинизм, богема, столица… И старое кладбище в самом центре материка.
Тоже судьба.
Барнаул действительно стоит в центре материка.
До большой воды здесь во все стороны одинаково, так что перед вами не город, а евразийский центр тяжести.
Вокруг которого наслаивается воздух, искажая все, что видишь.
Например, знаменитый памятник Пушкину. Лепили его к юбилею. Начинали с головы, но когда голова была готова, кончились деньги. Пришлось остальные части тела лепить из того, что осталось. Так в городе появился маленький Пушкин с головой дауна.
Другой перл — скульптурная композиция «мишки» в городском садике. Ваял их местный умелец, но когда памятник открыли, кто-то крикнул из толпы: «А мишки-то — ебутся!» Посмотрели все и увидели, что правда «ебутся».
И художник тоже увидел.
А увидев, с горя запил и помер.
Но памятник в народе так и называют: «Ебущимся мишкам».
Ну и последняя химера, памятник Ленину на главной площади. Вождь революции изображен здесь в движении. Втянув голову в плечи, мелким, но энергичным шагом, каким обычно ходят в уборную, когда приспичит, Владимир Ильич семенит через площадь.
Но где та уборная?
В Барнауле есть старый дом, в котором одно окно заложено кирпичом.
«Что такое? Почему?»
«О-о, — скажут вам загадочно аборигены. — Это старая история… Возьми пару „Ворсинского“, я расскажу тебе, как было дело.
Случилась эта история в те времена, когда Барнаул был самым богатым и благополучным городом во всей Сибири. Жили в этом доме два брата, и были они самыми богатыми и благополучными купцами во всей Сибири. Но однажды пробежала меж ними самая черная во всей Сибири кошка, и поссорились браться из-за француженки-гувернантки, и убил младший брат старшего, а потом закопал в подвале дома, который считался самым богатым и благополучным во всей Сибири.
Но Бог не Тимошка, видит немножко!
Не прошло и девяти дней, как ночью в окне появился призрак убиенного брата, выходил этот призрак на балкон каждую ночь и жаловался людям, как с ним обошлись. Многие люди города видели призрака, и убоялись его, посчитав дом самым нечистым местом во всей Сибири. И обходили с тех пор стороной.
Видел призрака и младший брат, да так испугался, что велел заложить окно кирпичом, но только кирпич не помог, и он все равно заболел и вскорости умер.
А окно так и осталось — заложенным».
Другая история случилась в городе по женской линии, называется она «Легенда о Голубой Даме», что закономерно: любыми химерами правит симметрия.
Поскольку с «Ворсинским» покончено, нужно разлить «Иткульскую».
Тогда рассказ продолжится сам собой.
«Жил-был в Барнауле городской голова, человек ни то ни се, пустое место. Но была у него красавица жена, чудо как хорошо игравшая на фортепьянах. И вот как-то раз встал в городе гусарский полк, и дали в честь него у головы бал. Там-то и познакомилась красавица со столичным офицером, и полюбила его всей душой и всем телом, как была, в голубом платье. Прошел месяц, и полк уехал, а хитрый муж все знал, да только медлил, и вот, прознав, что полк далеко, схватил он коварную за голубые фестоны и приковал цепями в подвале.
Там несчастная и скончалась в адовых муках.
А всем сказал, что жена померла от болезни.
Но Бог не Тимошка, видит немножко! Не прошло и девяти дней, как на лестнице из дома в сад стал по ночам спускаться призрак. И был этот призрак Дамой в Голубом Платье. Многие люди города видели ее, а некоторые даже слышали музыку на фортепьянах, которая звучала всякий раз, как эта дама в сад спускалась. И убоялись люди призрака, и стали тот дом обходить стороной. Однажды ночью увидел призрака и сам голова. И от ужаса случился с ним удар, и умер он, не приходя в сознание, тут же, на ступеньках».