— Я не голоден, — говорю.
— Ты турист, а я иранец, — отвечает он.
И тормозит на горном плато.
Пока я брожу с фотоаппаратом, на заднем сиденье приготовлена еда. Две вареные картошки, два яйца, две лепешки и два соленых огурца — обед взят в расчете на двоих, кто бы мог подумать. Он запивает чаем, я — дуком. Это здешний эквивалент турецкого айрана, кисломолочный напиток, которого в Москве не бывает — я к нему пристрастился в Турции, когда писал «Книгу Синана».
Рисунок гор странный, неровный — то плавный, почти прямой, то угловатый. Хотя все углы и неровности сглажены, прилизаны. Сточены. Эта линия гор — своего рода пиктограмма, визуальное выражение персидского языка, так мне кажется. Поскольку я уверен, что такие вещи, как фонетика языка, его рисунок — и общий рисунок пейзажа, в котором он формировался, — не могут не быть связанными.
Машин на трассе немало, все они местного производства — даже «Пежо» и «Рено», — поскольку Иран, будучи «страной-изгоем», давно живет на полном самообеспечении. Большинство автомобилей работает как на бензине, так и на газе. Бензин в стране, которая занимает одно из первых мест по запасам нефти, дико дорог, а газ быстро заканчивается. И Оджад постоянно выискивает по трассе газовые заправки.
Мы въезжаем в Исфахан под вечер, потратив семь часов на дорогу. Еще час на метания по городу — Оджад не разбирается в картах, к тому же отель поменял название, а на дорогах толпы людей (демонстрация в поддержку Палестины) — и мы наконец рассчитываемся, расстаемся.
Центральная площадь Имама — шедевр исламского зодчества, икона мусульманской архитектуры, — несмотря на поздний вечер, заполнена народом обоего пола, плюс дети. У центрального портала толпа сгущается; софиты, динамики. С экранов на фасаде читает проповедь имам, спокойно и размеренно. Лица людей тоже спокойны и приветливы, многие улыбаются — как улыбаются те, у кого нет сомнений в полной своей правоте — и защищенности. Да, именно так — в правоте и защищенности.
В мечети много народу, идет молитва, праздничная. Снаружи, в палатках, разливают бесплатный чай, лежит сахар — обычный колотый и каленый. Чай пустой и безвкусный, но на вечернем морозце прекрасно согревает. Вкус каленого сахара — из детства и моментально возвращает в прошлое. Я вспоминаю, как мы готовили такой после школы, на сковородке (сковородка была без ручки — такие прихватывали специальной рукояткой). Главным было не перекалить сахарную воду, чтобы вкус не получился горьким (горький тоже ели, без вопросов).
Моя первая кулинарная практика. Кто бы мог подумать, что спустя тридцать лет вкус вернется, и где? — на одной из главных площадей исламского мира, в канун православного Рождества, которое в этом году совпало с праздником имама Хусейна, очередной войной в Газе т. д. Это я и называю «невероятным стечением обстоятельств».
Ночью по местным каналам ТВ обсуждают нюансы шиизма. Я впервые жалею, что не знаю языка — поскольку на экране интеллектуально-богословское, с элементами филологического анализа, шоу.
На остальных кнопках — бесконечные сводки из Палестины. Душераздирающие ролики на тему «страдания мусульман под бомбами израильского агрессора». Ролики гоняют каждые пять минут вперемежку с репортажами о «праведном гневе исламского мира». Этот гнев, массовый и совершенно искренний, я видел только что на улицах города. Хотя покажи иранцу карту — уверен, что страну, против которой идет выступление, он не отыщет. Израиль для него — некое мифическое пространство вселенского Зла. Которого требует душа любого шиита, воспитанного на традиции борьбы Добра со Злом. Вот эту нишу — Зла — Израиль и занимает в его личном космосе.
Вообще техника пропаганды по ТВ — на уровне монтажа, музыки, детских фотографий — невероятно напоминает нашу, новую советскую. Ту, которую демонстрировали самые «сервильные» каналы вроде «Вестей» во время агрессии в Грузии. Не вдаваясь в подробности нынешнего ближневосточного конфликта — каждый участник в системе собственных ценностей прав, но Израиль еще и последователен (чем Иран, поставляющий оружие, пользуется) — можно поразмыслить о том, кто есть кто в современном мире, особенно в нашем. Кто какие роли играет, по каким схемам действует. И насколько они универсальны, узнаваемы. Кто «подставляет» — Осетию, Палестину — в сущности? Кто снабжает анклавы оружием, консультирует? Не тот ли, кто громче всех потом кричит по поводу страданий осетинского (палестинского) народа? Кстати, главный лозунг на улицах Исфахана в эти дни — тоже «наш», вполне знакомый: «Down with USA!»
Такие вещи я тоже называю «стечением обстоятельств».
Правда, ничего невероятного в этих обстоятельствах нет.
Исфахан
Чтобы легче усвоить разницу между мусульманами-шиитами и суннитами, представьте себе, что у Христа была большая семья. И что после известного события ее члены вступили в конфликт с апостолами за право быть единственными носителями учения.
Пророк родню имел довольно многочисленную. И конфликт с апостолами-халифами у этой родни состоялся сразу после его смерти. По итогам этого конфликта — который, в сущности, представляет собой вечный спор о том, что первично, гены или разум, родство или единомыслие, сыновство или ученичество — произошел раскол на шиитов, то есть последователей родни, и суннитов — то есть тех, кто предпочел авторитет друзей-соратников. В результате раскола племянник Пророка, первый имам Али, был убит общиной, поддерживающей апостолов-халифов. А спустя время в неравном сражении погиб его младший сын и наследник, имам Хуссейн.
Именно это трагическое событие — безвременную гибель младшего сына имама Али — и вспоминает весь шиитский мир — в десятый день месяца Мухаррама. В этом году дата совпала с православным Рождеством, что сообщало увиденному некоторый умопомрачительный, гротескный характер.
Суть празднества заключается в самобичевании и оплакивании. В исламе большинство вещей надо понимать буквально, бытово — то есть в дни праздника мусульмане действительно рыдают и наказывают себя плетками. Обычно тон процессии задает профессиональный «чтец-плакальщик». Это человек с микрофоном, он стоит на возвышении и распевает «гимны». Содержание «гимнов» сводится к называнию родословной Хусейна — и описанию его ужасной гибели. Текст нехитрый, повторяется. С каждым повтором степень эмоционального накала аудитории — и самого «плакальщика» — возрастает. В такт гимну присутствующие начинают ритуально хлестать себя по груди и плечам. Многие используют для этих целей специальные плети — те самые, цепные, что я видел в Тегеране. Их перед праздником продают повсеместно, как первомайские флажки или шарики.
Представьте себе тысячи усатых мужчин, льющих самые настоящие слезы. Представьте, что ничего театрального, показного в этом плаче нет — как можно было бы подумать. Поймите, что в эти минуты каждый мусульманин внутренне отыгрывает — то есть воображает и переживает — самую чудовищную потерю, которая может выпасть на долю правоверного, то есть потерю сына. Тем самым снимая невроз, сформированный страхом этой потери. Так мне, во всяком случае, думается — с психологической точки зрения.
Религиозные процессии показывают по всем каналам. Сюжеты из разных городов, из разных провинций сменяют друг друга — как у нас на Первомай или Октябрь. Рапортуют Шираз, Тегеран, Тебриз, Кум. На главной площади Исфахана — огромная очередь перед мечетью. Молитва закончилась, люди ждут, когда вынесут благотворительную пищу. Я видел эти контейнеры со двора, куда забрел с фотоаппаратом — сотни красных ящиков, забитых термо-контейнерами. В контейнерах рис с тушеными сливами, баранина (накануне праздника обязательно режут барана, отчего улицы подле мечетей залиты кровью). Пища горячая, готова к употреблению. Невероятно вкусная (я пробовал). Когда ворота мечети распахиваются, тысячи рук тянутся в воздух. Коробки с надписью: «Down with UISA, down with Israeil» моментально исчезают в толпе. Через пять минут толпа рассасывается, счастливые мусульмане расходятся.
«Вкусивший пищи в день сей да благословен будет».